Я долго смотрела Марко в глаза, продолжая сжимать цветы в руках.

— Хорошо… поедем в Палермо.

И унесла букет в свою комнату. Я знала, что Марко смотрит мне вслед, что в его ладони по-прежнему лежит бархатная коробочка, и я не дала ответ на его предложение.

Я не была здесь с момента моего побега. Когда-то этот дом казался мне ненавистным, отвратительным, мерзким, а сейчас чем ближе мы подъезжали, тем сильнее билось мое сердце. Тем больнее оно дергалось в груди.

Нет, Мами, ты не права. Дом — это важная частичка памяти. Ее физический образ, ее воплощение с ожившими запахами, звуками, голосами. У дома есть душа. Она хранит, намного больше, чем фотографии. Дом всегда полон призраками счастья и горя, любви и смерти. Дом — это живой организм, способный ранить и исцелять. И боль становится сильнее, перестает быть фантомной, ее можно потрогать пальцами, как вырезанные на дереве буквы В и С, затянувшиеся светлой корой, но оставшиеся там навечно. Я провела по ним пальцами, закрывая глаза и вспоминая, как он вырезал их ножом у меня на глазах. Увидела, как раскачивается длинная ветка, на которой на какие-то мгновения возник образ черноволосого парня, играющего на гитаре для девочки, выглядывающей в окно. У нее восторженные глаза, и она до безумия влюблена в своего ночного музыканта. Настолько влюблена, что могла принять нож вместо него и получить удары плетью. И ее любовь бессмертна, как сама музыка. Она все еще живет в ней вместе с ненавистью. Вплелась в ее медовые волосы, растворилась в глазах и разъела ей сердце.

А сейчас она смотрит моими глазами снизу и чувствует, как больно сжимается ее сердце, как невыносимо тянет туда, в прошлое, где все было можно…Там, где Вереск смеется и прячется за деревьями от Паука.

— Мама!

Голос сына вырвал из оцепенения, и я обернулась, вынуждая себя улыбнуться.

— Мам, а ты говорила, здесь развалины. Смотри, все уцелело. Отец показал мне конюшни, веревочные лестницы, старую беседку. И еще кое-что. Пойдем.

— Куда?

Я засмотрелась на него, залюбовалась им с щемящим сердцем и ощущением, что вот-вот разрыдаюсь. Потому что похож. Потому что невероятно, немыслимо похож. Как будто только что слез с ветки того самого дерева.

— Что такое, мам? Ты плачешь?

— Нет, — обняла его и спрятала лицо у него на груди, — я просто очень сильно люблю тебя.

— И я тебя люблю. Идем. Давай же… быстрее.

Я позволила себя увлечь в глубь заросшего сада, но чем ближе мы подходили, тем тяжелее становилось дышать. Весь сад, вся его огромная площадь заросла вереском. Он колыхался от ветра сиреневыми волнами, как будто там бушует фантастическое море.

— Эти цветы… они так похожи на твои глаза.

Вздрогнула и обернулась к сыну. Он с восхищением смотрел на вереск.

— Да. Что-то есть.

— Совсем не что-то, — голос Марко раздался совсем близко и разрушил все очарование увиденным. На нем был костюм для верховой езды, и вьющиеся черные волосы развевались на ветру, как и у Чезаре, — когда-то ее так и называли — Вереск.

— Вереск.

Повторил сын, и внутри все закровоточило, захотелось хорошенько тряхнуть Марко.