В замке заскрежетало, щёлкнуло, и дверь распахнулась настежь.

Нас встретила стриженная под рюмочку чуть полноватая блондинка с серыми глазами, одетая в серый спортивный костюм и с двуствольным ружьём, незамедлительно и грубо отброшенным в сторону.

– Катька, ты?! – Марина Базовляк, раскинув руки, бросилась навстречу.

– Здрасьте, дамочка! – галантно поклонился я, убирая в кобуру пистолет, который только что был направлен точно в голову навзрыд ревущей девушки.

Вот мы и в бункере.

Нет, это не специалист по африканским сафари, это настоящий разгильдяй. Иначе невозможно объяснить, почему от первого сейфа, размером поменьше, ключи в положенном месте оказались, а от второго, что побольше и поновей, исчезли. Да не бывает такого! Хозяин всегда держит ключи вместе, нет ни малейшей необходимости их разделять – везде смертоносное оружие.

Простенькая ижевская вертикалка была вытащена Мариной отсюда. Вторым стволом в открытом сейфе оказался турецкий полуавтомат, сильно пошарпаный. Патронов к ружьям минимум, четыре пачки. Болтун он, а не охотник. Судя по всему, это первые его ружья, купленные у «настоящего эксперта и профессионала». Сбагрили их, короче, дурню. Тем интересней мне было узнать, что кроется в синем фирменном красавце. Притащив из кладовки хозяйский инструмент – новенький, не пользованный, – я начал операцию препарирования. А заодно слушал тихую беседу всё ещё возбуждённых нежданной встречей подруг. Марина взахлёб тараторила, а Глебова мудро выслушивала, изредка задавая наводящие вопросы.

– Коля мне про американцев рассказывал… Когда война закончилась, никто не знал, что делать дальше. Власти не было никакой, город пустел на глазах. Тут и прошёл слух, что сейчас вполне можно в упрощённом порядке эмигрировать в США. Говорили, что есть какая-то договорённость с Москвой. Потом пошли слухи, что правительство уже не в Москве, а в каком-то бункере на Урале, в общем, правды теперь не узнать… Занимались эвакуацией в Америку волонтёры, наши, местные, из либеральных партий.

– А ты что думала по этому поводу?

– Знаешь, Катюша, я тоже разгорячилась, почти поверила и даже начала вяло собираться! Я тогда уже почти переехала в Дивногорскую общину, там было много наших, медиков, и из Новосибирска, и из Красноярска. Николай здесь доделывал, как он говорил, какие-то дела, мы собирали вещи. Только представь себе, каково это – каждый вечер наблюдать, как гаснут огоньки в квартирах, собираются люди, грузят вещи в машины, плачут, прощаясь навсегда… Дома и улицы становились всё темней и темней. Я не знаю, кто и куда именно переезжал, но Коля рассказывал, что из его коллег, – а тогда выживших было гораздо больше, чем сейчас, – многие собирались эмигрировать. Возмущался, называл их предателями Родины, призывал собрать отряд и разобраться с лагерем пособников в Емельяново. Я даже успокаивала его, говоря, что каждый человек имеет право на выбор!

Звякнули большие синие чашки, Глебова залила чайные пакетики кипятком, согретым на спиртовке. Ждали своего часа приготовленные свечи, Катя то и дело подходила к окну, «Кенвуд» безнадёжно молчал, хотя я каждые полчаса переключал его на одну из трёх наиболее распространённых частот.