Как художник он еще в семнадцать лет сказал все, что должен был сказать, а ведь и в более зрелом возрасте нужно чем-то заниматься. Ему ужасно жаль, что он не может взять с собой кое-кого из своих друзей. Он надеется, Смайли будет вспоминать о нем с теплотой.

В этот момент Смайли хотел сказать, что в таких категориях вообще не станет о нем вспоминать, как, впрочем, и во многих других, но в этом, похоже, не было особого смысла, к тому же у Хейдона снова пошла кровь из носа.

– Да, кстати, я хотел бы попросить тебя избегать огласки. Майлз Серкомб придает этому большое значение.

Хейдон едва удержался от смеха. Перевернув вверх дном весь Цирк в одиночку, сказал Билл, он совсем не горит желанием повторить этот процесс на публике.

Перед уходом Смайли задал ему вопрос, который все это время не переставал его волновать.

– Я вынужден буду рассказать все Энн. Может быть, ты хочешь передать ей что-нибудь особенное?

Смысл вопроса не сразу дошел до Хейдона, и ему пришлось переспрашивать.

Сначала ему показалось, что Смайли сказал «Джен», и он никак не мог понять, почему тот вчера не зашел к ней.

– Ах, т в о я Энн, – наконец сказал он так, будто вокруг них было еще с десяток разных Энн. Это была идея Карлы, объяснил он. Карла давно знал, что Смайли представляет самую большую угрозу для «крота» Джералда.

– Он сказал, что ты очень умен.

– Спасибо.

– Но у тебя оставалась эта единственная ценность: Энн. Последняя иллюзия человека, лишенного иллюзий. Он посчитал, что, если всем вокруг станет известно, что я любовник Энн, ты не слишком объективно будешь оценивать другие вещи. – Его глаза, как заметил Смайли, вдруг словно остекленели. Энн называла их оловянными. – Не то чтобы я должен был добиваться этого любой ценой, но, если получится, просто встать в очередь.

Логично?

– Логично, – ответил Смайли.

К примеру, Карла настоял, чтобы в ночь операции «Свидетель» Хейдон во что бы то ни стало предавался с Энн любовным утехам. Так сказать, в качестве подстраховки.

– А не случилось ли в ту ночь маленькой промашки с твоей стороны? – спросил Смайли, вспомнив Сэма Коллинза и удивление Билла, когда он узнал, что в Джима стреляли.

Хейдон согласился, что маленький прокол был. Если бы все шло по плану, первые сообщения из Чехии поступили бы примерно в десять тридцать. Хейдон еще успел бы прочитать телетайпные сводки в своем клубе между звонком Сэма Коллинза к Энн и своим приездом в Цирк. Но из-за того, что в Джима стреляли, чехи слишком долго копошились, и сводки вышли в эфир уже после того, как клуб был закрыт.

– К счастью, никто на это не обратил внимания, – сказал он, угощаясь еще одной сигаретой у Смайли. – Кем я, кстати, был? – Он, видимо, разговорился. – Как-то вылетело из головы.

– Скорняк. Я был Попрошайкой.

Смайли уже все это порядком надоело, и он потихоньку вышел, не удосужившись даже попрощаться. Он сел в машину и ездил по каким-то дорогам не меньше часа, совершенно отключившись от внешнего мира, пока вдруг не обнаружил, что мчится по объездной оксфордской трассе на скорости около 130 км. Он остановился, чтобы перекусить в придорожном кафе, и затем направился в Лондон. Но на Байуотер-стрит возвращаться не хотелось, и он пошел в кино, затем поужинал где-то, и когда приехал таки домой около полуночи слегка навеселе, то обнаружил у своей двери Лейкона и Майлза Серкомба. Здесь же рядом стоял дурацкий «роллс» Серкомба, этот его черный ночной горшок, во всей красе своих пятнадцати метров, заехав одним колесом на бровку и перегородив таким образом тротуар.