Но так не могло продолжаться вечно. И, набравшись решимости, она села на кровати. Интуиция не подвела ее. Не прошло и пары минут, как брякнул дверной засов и на пороге возникла негритянка в просторном хлопковом платье-рубахе, подвязанном коричневым фартуком из мешковины. Голову ее венчал полосатый тюрбан.

Сверкнув белками глаз, она приблизилась к кровати и на ломаном французском произнесла:

— Что мадам будет угодна?

Лукреция с легкой брезгливостью оглядела чернокожую и вздохнула:

— Сменить ночной горшок, переменить платье и завтрак.

— Хорошо, мадам.

Негритянка поклонилась и вышла. За дверью снова брякнул засов.

Из этой сцены мадам сделала несколько бесценных наблюдений.

Во-первых, она у недругов.

Во-вторых, она в плену.

В-третьих, ею пока дорожат.

Молодая женщина попыталась самостоятельно подняться с кровати. Она ступила на обмазанный глиной пол прямо босиком, но ее ослабевшие ноги дрогнули и она едва не упала.

— Что ж! — Лукреция схватилась за кровать и села. Голова ее кружилась. — По крайней мере, могу сделать вывод, что провалялась я так не менее месяца. Иначе ноги мои так не ослабели бы.

Она провела рукой по волосам. Они были спутанны и грязны, их блеск померк, и на ощупь они больше напоминали солому, чем шелк.

— Теряют больше иногда, — пробормотала она слова великого Лопе Де Веги и усмехнулась: — Значит, я у испанцев.

Только эти варвары не дают женщине вовремя умыться и могут так дурно обращаться с французской шпионкой и английской леди. Она снова усмехнулась.

Негритянка вернулась спустя полчаса и принесла на подносе горький отвар из кофейных зерен и какао, а также миску с кукурузной кашей. Венчал сервировку ананас в окружении бананов.

Отослав негритянку за одеждой, Лукреция принялась за завтрак. Не успела она ополоснуть руки в оловянном тазике, как дверь снова лязгнула и на пороге возник мужчина.

Невольно Лукреция зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела совсем рядом оливковое энергичное лицо дона Фернандо. Он наклонился над ней так низко и так пристально уставился на нее, что в голове у Лукреции мелькнула шальная мысль, не хочет ли этот полумонах-полувоенный овладеть ею. Она инстинктивно вжалась в подушки, но сквозь страх из нее вырвался презрительный смешок. Разве для этого высохшего фанатика существуют женщины?

— Вы сильно изменились, сударыня! — вдруг произнес испанец странно охрипшим голосом. — Кажется, эта роль оказалась для вас слишком тяжелой, верно?

В глазах мужчины мелькнуло нечто, что заставило Лукрецию подобраться и вспомнить о своих чарах. Конечно, это чушь, но, как говаривал один мудрец: «я верю, потому что абсурдно».

— Пожалуй, — прошептала Лукреция, менее всего желая оказаться жертвой насилия. — Вы были слишком жестоки и несправедливы ко мне.

Обычно роль бедной овечки плохо удавалась Лукреции, но полное истощение сил после пережитого придало ее голосу и взгляду несвойственную им слабость.

— Не думайте, что я попадусь на ваши чары, — перебил ее профос. — Вы красивы, нет, вы больше чем красивы, но в вас я вижу только кусок обезумевшей, обуреваемой страстями плоти.