— Обо всем, что здесь происходит, я представлю подробный доклад, — пригрозил мистер Смит. — Министр будет очень вами недоволен.

— Вернитесь сначала в министерство, — посоветовал Кроуфорд. — Сделайте такое одолжение. В вашем положении это не просто. И вообще, давайте, господа, отдыхать. Ведь что делать дальше, не знает никто!

Когда в долину спустились последние носильщики, солнце уже давно перевалило через зенит и теперь немилосердно палило красно-желтые скалы, пышную зелень и спины людей. Отец Франциск, выглядевший мрачнее обычного, в простом дорожном кафтане, в шляпе, надвинутой на лоб, с длинной шпагой на перевязи, молча обозревал из носилок свое воинство, растянувшееся по долине. Оно состояло из двух десятков монахов, вооруженных как настоящие солдаты, и более сотни индейцев. Отец Франциск решил обойтись без лошадей, которых и без того в редукции можно было пересчитать по пальцам. Индейцы могли нести груз ничуть не хуже, а были куда более неприхотливы и выносливее. Сейчас их поклажей были запасы продовольствия, кирки, лопаты и веревки. Но обратно они должны были нести золото и драгоценные камни — во всяком случае, отцу Франциску очень этого хотелось.

Рассматривая колонну, отец Франциск хмурился и напряженно размышлял. Следовавший за ним как тень новый секретарь брат Хосе, сменивший на своем посту пропавшего отца Дамиана, то и дело утирал пот с лица и щурился на солнце. Он предчувствовал, что скоро в долине станет еще жарче, и очень из-за этого расстраивался. А еще он вспоминал, как неожиданно исчез отец Дамиан и как бежали пленники, и думал, что странные дела начали твориться в редукции вместе с приездом в нее отца Франциска. Он уже составил и даже успел отослать специальное донесение Генералу Антильских островов, в котором подробно изложил свои соображения по поводу дерзкого побега своего предшественника отца Дамиана и внушающего подозрения поведения отца Франциска, который, противно своему сану, не только держит при себе эту язычницу-индианку, но и, что уж совсем возмутительно, возит за собой неизвестную женщину, подозрительно смахивающую, Господи помилуй, на наложницу.

Собственно говоря, индианку еще можно было стерпеть, объясняя ее присутствие соображениями политического характера, но как понять наличие в покоях профоса европейской женщины, пребывание которой хранилось в строгом секрете от братии? И ведь эта женщина была необычайно хороша собой, и отец Франциск был явно к ней неравнодушен, как ни пытался он сохранять самообладание. Всего этого было вполне достаточно для срочной депеши. Отец Хосе вздохнул и метнул взгляд на патрона. Ну вот, опять! Мало того, что он приказал разместить эту особу в своих носилках, так он еще и глаз с нее не сводит, а уж та-то не оставалась к этому равнодушной! Она была одета в небогатое платье, но декольте на нем было так глубоко, а улыбки ее столь однозначны, что другого мнения быть не могло. Иезуит осенил себя крестом. Кровь бросилась ему в лицо. Он свято исполнял обеты и верил в высокую миссию Ордена, и такое грубое попрание самих основ веры и его, и братии, возбуждало в нем пылкое негодование. Он с ненавистью взглянул на женщину, в этот момент кокетливо поправлявшую кружева на платье и смеявшуюся низким грудным смехом. Если бы он мог, он бы убил ее, потому что сказано в Евангелии, что надо вырвать соблазняющий глаз, ибо лучше погибнуть одному глазу, чем всему человеку. А тут речь шла о судьбе целой редукции! Брат Хосе стиснул зубы и нащупал на груди большое серебряное распятие. Его пальцы обвили прохладный металл, и он прошептал по-латыни: