А и середи синя моря Хвалынского

 Вырастал ли тут крековист дуб,

 А на том на сыром дубу крековостом

 А и сивая свинья на дубу гнездо свила,

 На дубу гнездо свила,

 И детей она свела — сивеньких поросяточок,

 Поросяточок полосатеньких,

 По дубу они все разбегалися.

 А в воду они глядят — притонути хотят,

60

 В поле глядят — убежати хотят.

 А и по чистому полю корабли бегут,

А и серой волк на корме стоит,

 А красна лисица потакивает:

 «Хоть вправо держи, хоть влево, затем куда хошь».

 Они на небо глядят, улетети хотят.

 Высоко ли там кобыла в шебуре летит.

 А и черт ли видал, что медведь летал,

 Бурую корову в когтях носил.

 В ступе-де курица объягнилася,

70

 Под шестком-то корова яицо снесла,

 В осеку овца отелилася.

А и то старина, то и деянье.

Благословите, братцы, старину сказать,

 Как бы старину стародавную.

 Как бы в стары годы, прежния,

 Во те времена первоначальныя

5

 А и сын на матере снопы возил,

 Молода жена в при́прежи была,

 Ево матушка обленчива,

 Молода жена зарывчева,

 Молоду жену свою поддерживал,

л. 72 об., 10

 Он матушку || свою подстегивал

 Своим кнутиком воровинныем,

 Изорвался кнутик, он — березиной.

Как у нас на селе заспорил Лука с Петром, сомутилася вода с песком, у невестки с золовками был бой большой; на том на бою кашу-горюху поранили, киселя-горюна во полон полонили, репу с морковью подкопом взяли, капусту под меч приклонили. А я на бой не поспел, на лавочке просидел. В то время жили мы шесть братьев — все Агафоны, батюшка был Тарас, а матушка — не помню, как звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой. Вот поехали люди землю пахать, а мы шесть братьев руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.

Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали, и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить — вышла целая горсть гречихи. На другой год батюшка спрашивает: «Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять?» Я — брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке: «Посеем на печке, потому что земля та порожняя; все равно круглый год гуляет!» Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце1 порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.

Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал — чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку; вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать, как гречиху с печи собирать? А я — родом хоть меньшой, да разумом большой. «Надобно, — говорю, — гречиху скосить, в омет2 свозить». — «Где же нам омет метать?» — «Как где? На печном столбе: место порожнее». Сметали большой омет.

Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать, как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла: таково-то с гречихи у ней брюхо расперло! Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим: что-то будет! Вот как брюхо у кобылы-то опало, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Выпил винца, разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное. «Что, — спрашиваю, — заветное аль продажное?» — «Продажное». Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.