Милана не ответила, но все было ясно и без слов.

Эту версию поддерживало и то, что Мария, кажется, подготовилась к побегу. Вещей она, конечно, взяла с собой немного, но зато сняла с банковского счета всю наличность и даже взяла небольшой кредит.

В первые недели после исчезновения матери Кристина жила у Миланы. Но дальше это продолжаться не могло: судьбу брошенного ребенка нужно было решать. Кристина охотнее всего осталась бы с теткой и ее сыном Филипом, однако в итоге все сложилось иначе.

Отец, который никогда не отказывался от дочери, сразу же после ее рождения документально признал себя отцом и любил девочку, решил признаться жене в связи на стороне, рассказать обо всем, что случилось, и попросить принять незаконнорожденного ребенка в семью. Что было бы, вернись вдруг Мария, неизвестно, но она так и не вернулась.

Марина, жена отца, надо отдать ей должное, стойко выдержала удар судьбы. Кристина по-настоящему поняла, насколько нелегко ей пришлось, только когда подросла. Марина была русской, Стефан женился на ней, когда девушке было восемнадцать, и привез в чужую для нее страну – тогда еще Югославию. Они любили друг друга, но вскоре выяснилось, что Марина не может иметь детей.

То, что муж не просто изменил ей, но еще и завел от любовницы ребенка, было, как ни крути, страшным предательством. Стефан клялся, что никогда не бросил бы ее, что всегда любил только Марину и совершил ошибку, связавшись с другой женщиной, но, похоже, она так никогда в это и не поверила, хотя больше отец не давал поводов сомневаться в своей верности.

Как простишь и забудешь, если перед глазами каждый день маячит живое свидетельство измены? Марина, хотя и заботилась о Кристине, кормила, одевала, заплетала косички, водила в детский сад, художественную школу, помогала делать уроки и даже научила русскому языку, все равно не стала для девочки настоящей матерью. Она не обладала какой-то особенной добротой и широтой души, чтобы отнестись к дочери мужа, как и к собственному ребенку.

Каждый проступок или ошибка падчерицы выглядели в ее глазах непростительным грехом, любая шалость вызывала раздражение. Всякий раз, когда Кристина делала что-то не то, с губ Марины готовы были сорваться (и порой срывались) слова: «Вся в мать!»

Однажды Кристина на пару с подружкой впервые попробовала вина, немного переборщила, пришла домой «на бровях», и ее вырвало на ковер в гостиной. Утром Марина, отчитывая падчерицу, в сердцах выкрикнула: «Что ты за наказание такое! Родная мать не выдержала, а я должна терпеть?» Потом, конечно, каялась, что ляпнула по глупости, извинялась, просила забыть.

Кристина простила, но не забыла.

Она не могла поверить в то, что мать сбежала – от жизни, от любовных неудач, от крошки-дочери. Точнее, не хотела этого принимать. Мать любила ее, Кристина чувствовала это и сама была очень привязана к ней, хотя не всегда умела выразить словами или поступками.

Но тем не менее всю жизнь Кристину преследовали мысли о своем несовершенстве: от других-то девочек мамы не сбегали.

Напряжение между нею и Мариной не исчезало с годами, и Кристине, чей непростой нрав усугубился неистребимым чувством вины и собственной неполноценности, было все сложнее находить общий язык с мачехой. Именно поэтому отец, который метался между ними, жалел ни в чем не повинную дочь и маялся от чувства вины, о которой жена не давала ему забыть, нашел, как он полагал, разумный выход.