— Ну что ж… Пока! Я найду там самый лучший остров. Клянусь! Ну, давай поцелуемся…

Дима, как во сне, прикоснулся губами к ее щеке и снова странно посмотрел на нее. Глаза у него были какие-то совсем чужие, будто незнакомые Кате. Эти-то смешные черные глаза навыкате показались ей незнакомыми! Она рассмеялась своим мыслям и снова обняла его:

— Пока, мой Кай… Я тебя все-таки люблю…

— Что? — откликнулся он, словно издалека. — Что ты сказала?

— Я тебя люблю… — еще тише повторила она. — Мне что, закричать об этом на весь зал? Ну, все! Я иду!

— Отдай книгу! — вдруг прошептал он, хватая Катю за руку. — Отдай!

— Сумасшедший! — Она резко вырвала у него пальцы. Он сжал их так сильно, что они онемели. — Дурак!

И после короткой заминки Катя оказалась перед таможенниками. Предъявила декларацию, паспорт, билет. Ее чемодан досматривать не стали. Она взяла его и пошла к выходу. Оказавшись за очередным заслоном из прозрачного толстого пластика, она оглянулась. Дима все еще стоял там, где она его оставила. Катя подняла руку и помахала ему. Он не ответил, повернулся и исчез за стоявшими в очереди людьми.

Дима шел к выходу из зала. Двери раздвинулись перед ним и пропустили на террасу — на пустую террасу — его, опустошенного. Он подошел к барьеру, достал сигареты, закурил. Его слегка подташнивало, во рту был металлический привкус. Он сплюнул на плиты террасы, посмотрел на женщину в желтом сарафане, стоявшую рядом с тремя огромными чемоданами. Женщине было лет сорок на вид. Сильно нарумяненная, в ушах бриллиантовые массивные серьги. Вид — как из русского народного ансамбля. Рядом с женщиной появился мужчина в белых одеждах шейха — видимо, муж. В другое время эта картина братства народов позабавила бы Диму, и он обратил бы на нее внимание Кати. Та бы тоже посмеялась. Но Кати больше не было рядом с ним, и ничто не могло позабавить его сейчас, когда он стоял тут, на террасе. В голове его была совершенная пустота, в висок стучал крохотный острый молоточек пульсирующей боли. Он курил и высматривал на стоянке свою машину. Увидел, выбросил сигарету, повернулся, чтобы идти вниз. И тут он не увидел — нет, почувствовал, — что из-за стеклянной стены на него кто-то смотрит. Чей-то взгляд. Чей-то неотступный взгляд. Прямо ему в лицо. Он заставил себя всмотреться туда, откуда, по его мнению, исходил этот взгляд. Но за стеклами зала было трудно что-то разглядеть, особенно теперь, когда на улице светило яркое солнце. В зале же было сумрачно, да и человек этот вполне мог стоять не вплотную к стеклу, а подальше… Но он стоял там и смотрел, Дима был уверен, хотя он его и не видел.

«Повернуться медленно и осторожно и уйти», — была его первая мысль. За ней явилась другая: «Никуда не уходить. Только не убегать. Быстро пройти в зал. Он не успеет убежать далеко. Тогда я его догоню. Припру к стене. Он у меня узнает!» Но кто «он» — Дима не мог себе ответить. Это и было хуже всего. Можно догонять конкретного человека, которого знаешь в лицо, но как догнать призрак? Как догнать чей-то взгляд?

Он решился. Рывком двинулся с места, быстро подбежал к раздвигающимся дверям, чуть не прошиб головой стекло, ворвался в зал как оглашенный… Под пальмами, на пуфиках, сидело семейство загорелых немцев. Семейство их чемоданов стояло рядом — как будто стадо овец паслось вокруг них. Около таможенных стоек толпился народ, сияли витрины магазинчиков… Со всех сторон несло духами, потом, жареными сосисками и еще чем-то промозглым и холодным, чем всегда пах этот зал. По лестницам поднимались и спускались люди. Множество людей. Никто на него не смотрел.