Единственным хоть сколько-нибудь обнадеживающим звуком среди ужасающей какофонии стала далекая полицейская сирена, раздавшаяся с севера. Хелен не понимала, насколько далеко, но отчаянная битва на ферме притихла, словно испугавшись далекого воя.

Должно быть, весь этот жуткий переполох длился всего лишь несколько секунд, но для Хелен ненавистные мгновения растянули время, мучая ее так, что еще немного – и она сошла бы с ума. И из-за внезапного, неестественного затишья то невидимое ей, что произошло на ферме, казалось еще хуже.

Из-за древесной преграды впереди вскоре раздался мужской крик боли, прерывая хрупкую тишину.

Еще один мужской голос принялся непрерывно щебетать нечто неразборчивое, но неестественно спокойное для такой обстановки, возможно задавая вопросы, на которые не было ответа. Звериные вопли прекратились – «слава Богу».

Гул под землей также остановился, правда, Хелен не заметила когда – настолько жуткие крики животных парализовали ее органы чувств.

Словно в ответ стонам первого мужчины, испытывавшего огромное безысходное страдание, раздался женский плач. Второй мужской голос продолжал говорить, но затихал.

Собак, лошадей и машин было совершенно не слышно – только вакуум, в котором не звучало ничего, кроме редких человеческих жалоб и стука дождя по листьям согнутых, кривых деревьев. Пугающая тишина во влажном лесу напоминала о поле боя, где только что закончились активные действия.

Усталость Хелен теперь стала сравнима с тем, что она испытывала на больничной койке. По крайней мере, воздух вокруг леса заметно светлел, возвращая себе недавний водянисто-серый цвет, и дождь принес свежесть, а не клаустрофобию.

Хелен продолжала двигаться сквозь подлесок, стараясь как можно меньше шуметь. Она была уверена, что сейчас увидит кровавое месиво после катастрофы.

Она достигла загона для пони, и ее догадка подтвердилась.

По тоннелю среди влажных стен устало спускались четыре существа – все дальше, глубже, к огням, ждущим среди скал, туда, где проход был шире. Из тьмы – снова к свету, из осады – на свободу.

По камню шлепали босые ноги; мучительный хрип старика смешивался со свистящим перешептыванием матери и сына, который теперь нес ее в жилистых руках, бросив коляску далеко позади.

– Не надо идти дальше, сынок. Финн, забери меня домой, отнеси обратно.

Шмыгая носом, Финн тихо ругался. Его расстроила потеря собак и драгоценного урожая, который он сам, как Джон Ячменное Зерно, возделывал на камнях.

– У нас дома полиция. Должно быть, все видели – неприятное зрелище. Старую Крил отворили нараспашку. Нам нужно в убежище, матушка, теперь больше некуда.

– Убежище? Я ему не доверяю. Адриан – нехороший сосед.

– Он должен нам, и наш договор – заключенный как раз на такой случай – остается в силе.

– Я тяжелая, сынок?

– Еще недолго осталось. Нас ждет машина. Мы в безопасности, клянусь.

– «Они шевелятся», – это она мне сказала, сынок, когда я так глубоко опустилась в первый раз. Мэдди ее звали, Мэдди Гросс. Я тебе говорила это? Финн?

«Джесс чувствовала себя такой хрупкой и испуганной, оказавшись на той глубине в первый и последний раз, но Мэдди напугалась куда больше. В луче своего фонарика Джесс увидела лицо девчонки в красных ботинках, которую заманила в карьер, и поняла, что Мэдди была и оставалась ребенком. Такая юная.