А я представляю себе, сколько злобы, ненависти встретило бы подобное решение у другого актера, даже большого масштаба. Писались бы заявления об уходе, жалобы по инстанциям. Я была свидетельницей подобного».

В.И. (Качалов) спросил у меня после одного вечера, где он читал Маяковского, — вопроса точно не помню, а ответ мой до сих пор меня мучает: «Вы обомхатили Маяковского». — «Как это — обомхатили? Объясни».

Но я не умела объяснить. Я много раз слышала Маяковского. А чтение Качалова было будничным.

Василий Иванович сказал, что мое замечание его очень огорчило… Сказал с той деликатностью, которую за долгую мою жизнь я видела только у Качалова. Потом весь вечер говорил о Маяковском с истинной любовью».

«Сейчас смотрела Качалова в кино, Барон. Это чудо как хорошо. Это совершенно! Шла домой и думала: «Что сделала я за 30 лет? Что сделала такого, за что мне не было бы стыдно перед своей совестью? Ничего. У меня был талант, и ум, и сердце. Где все это?»

«Соломон Михайлович (Михоэлс), Корнейчук и я. Ужин в гостинице, в Киеве. Ужин затянулся до рассвета. Он шутит, смешит, вдруг он делается печальным. Я испытываю чувство влюбленности, я не отрываю глаз от его чудесного лица.

Уставшая девушка-подавальщица приносит очередное что-то очень вкусное. Михоэлс расплачивается и дарит девушке 100 рублей. В то время, перед войной, — большие деньги. Я с удивлением смотрю на С.М. Он шепчет, наклонившись ко мне: «Пусть она думает, что я сумасшедший». Я говорю: «Боже мой, как я вас люблю».

«Играю скверно. Смотрит комитет по Сталинским премиям. Отвратительное ощущение экзамена. После спектакля дома терзаюсь. В два часа звонок телефона: «Дорогая, простите, что так поздно звоню, но ведь вы не спите. Вы себя мучаете. Ей-Богу. Вы хорошо играли, и всем понравилось». Это была неправда. Но кто, кроме Михоэлса, мог так поступить? Никто, никто не мог пожалеть так.

Он вернулся из Америки больной, уставший. Я навестила его, он лежал в постели, рассказывал мне ужасы из «Черной книги». Страдал, говоря это. Чтобы отвлечь его чем-то от этой страшной темы одного из кругов нерассказанных Данте, я спросила:

— Что Вы привезли из Америки?

— …Мышей жене для работы, а себе… мою старую кепку.

Мой дорогой, мой неповторимый».

«Погиб Соломон Михайлович Михоэлс. Не знаю человека умнее, блистательнее его. Очень его любила, он бывал мне как-то нужен, необходим.

Однажды я сказала ему: «Есть люди, в которых живет Бог, есть люди, в которых живет дьявол, а есть люди, в которых живут только… глисты. В вас живет Бог!»

Он улыбнулся и ответил: «Если во мне живет Бог, то он в меня сослан».

«Гибель Михоэлса — после смерти моего брата — самое большое горе для меня, самое страшное в моей жизни».

Фаина Георгиевна очень любила особняк Рябушинского: «Здесь каждый сантиметр — произведение искусства». Этот дом, построенный на Малой Никитской по проекту архитектора Шехтеля, известен еще и тем, что в его стенах провел свои последние дни Максим Горький. Раневская не раз бывала в этом доме в гостях у Марфы Пешковой, внучки писателя: «И тепло всегда было, и сытно, и стол она вела, как самый опытный лоцман».