— Ну, те чего? Писать хочешь, так иди… — миролюбиво мямлил Витька.

Придерживая спущенные штаны руками, он даже сделал шаг как бы желая выйти и пропустить меня в клозет. Попытавшись протиснуться мимо меня, он задел членом мою щёку. Я отшатнулась, едва не упав. Витька, желая удержать меня в равновесии, бросил брюки, ухватил меня руками за плечи… и дёрнул на себя. Его член к этому моменту обмяк, и я с размаху вляпалась лицом в горячую массу, похожую на тесто. Я вырвалась и выскочила из квартиры в подъезд. Сердце забилось, в панике желая выпрыгнуть наружу через горло. Во рту появилась горечь, а внизу живота что-то дёрнулось. Я не удержалась. По ногам потекла горячая влага… я уписалась.

С тех пор каждую ночь я просыпалась от видений. Меня стали мучить сны. За мной по очереди гонялись то Гришка, то дядька Витька. Обычно они оба носились голыми. Но самым ужасным было то, что маленький Гришка виделся мне с огромным, почти до самого пола синим членом, напоминающим скорее третью ногу, но не опирающуюся на землю, а висящую между двух других, а взрослый дядя Витя в моих видениях был с крошечным Гришкиным писюном-перчиком. Оба они были отвратительны до спазмов в горле. Утром я просыпалась в холодном поту и долго не могла успокоиться, сотрясаемая приступами тошноты. Правда, через какое-то время сны стали расплываться и уже не так сильно пугали меня. А вскоре и вовсе перестали терзать. Однако, ненависть к мужским членам, видимо, зародилась именно тогда. А может, и раньше…

Витька вскоре перестал приходить к матери. Она снова стала говорить, что все мужики козлы. А сменившая Галину Петровну, переехавшую к дочери нянчить внуков, Светлана Ивановна всегда поддерживала мою мать, как и её предшественница.

— Не говори, козлы…. Они и в Африке козлы… — поддакивала Светлана Ивановна, закусывая водочку грибочком собственного посола.

Когда мне исполнилось двенадцать и у меня начались месячные, мама сказала, что я стала девушкой. Ей хотелось научить меня жизни. Видимо, понимая, что в молодости наворотила ошибок из-за чего осталась матерью-одиночкой, она теперь пыталась оградить меня от них, считая, что избежав неправильных поступков, сделанных ею, я смогу стать счастливой. Её немудрёный опыт заключался в советах о том, что нужно себя хранить и отдать целомудрие тому, кто его заслужит. Мать хотела мне добра от всей души, но ханжество мешало ей назвать вещи своими именами, она пыжилась, чтобы объяснить как себя вести в дальнейшем, но я с трудом могла понять, чего она от меня добивается.

— Береги себя… — напутствовала она, пытаясь объяснить по свойски, что же произошло в моём организме. — Сейчас у тебя появится интерес… к этим всяким делам… — она хмыкнула, убирая прядь со лба, и продолжила, — мужики полезут на тебя, но ты никого не подпускай. Один раз дашь, всё… пиши, пропало. Пойдёшь по рукам и плохо кончишь. Ищи парня, который ради того, чтобы сломать тебя, замуж позовёт… тогда ты в дамках.

Мне не очень давалось мамино наставление — не ясно было, например, что значит беречь себя? Теплее одеваться, что ли… Не поняла я и о каком интересе она говорит. Больше всего я любила читать, и этот мой интерес к книгам очень поощрялся и матерью, и учителями. Но какой интерес должен был появиться теперь, я не понимала. А уж о каких таких «этих» делах шла речь, было и вовсе непонятно. Но я уяснила одно. Девственность — моя ценность. За неё нужно держаться, как за самое сокровенное. Только она даст шанс в жизни.