– Успокойся, просто полежи тихо, отдохни, так лучше.

Было противно на душе, всего какими-нибудь двумя-тремя минутами раньше со мной должно было произойти это, (да полноте – должно было! – уже происходило, только я не орал как зарезанный, вот и вся разница, оттого и невмоготу). И не я ли своим писком невольно подтолкнул этого любителя молока на его вопль и конвульсии?

И как ни убеждал я себя, что он был далеко и не мог услышать меня, – мысль, что я-то услышал его сразу и хорошо, так почему же он, будучи на таком же расстоянии, что и я от него, не мог услышать меня, СНЕДАЛА, было противно, как близко, как опасно близко был я к такому же! Однако, правда и то, что вокруг меня тогда, во время моего вопля, было все наше подразделение, но никто же другой не завопил, не стал разбивать автомат о дерево, не бросился на землю, скорее напротив, человек с ушами, к примеру, – он просто был рядом, и более уравновешенного, спокойного человека трудно было сыскать… Кстати, где он? Спросил и тут же уперся в него.

Облокотясь о дерево, «Мутные уши» сидел спиной к «лобному месту» и смотрел в мою сторону (лучше б я его не искал). «Ты видишь – мы поступали правильно, а такое, как видишь, гадко!» – кричали его глаза, и лишь редеющая темнота, тоже, должно быть, уставшая от борьбы с разливающимся рассветом, понимая меня, не спешила уходить, чтоб в сумраке мне было легче бороться с самим собой.

Все! Сейчас встану, подойду к этому прекрасному человеку с мутными ушами и скажу: «Я такое же говно, как этот, я кричал первый!» – но не встал, не подошел и никому ничего не сказал… пожалел сил?.. Нет… не мог, было стыдно! Было нестерпимо.

Угнетенный борьбой с самим собой, я, к сожалению, не мог в полной мере воспользоваться и впитать так неожиданно предоставившийся отдых. Вскоре мы опять шли. Намерений, чтоб уклониться или, напротив, искать соседства с «Мутными ушами», не было, острота пережитого все делала безразличным, но, увидев его около себя, испытал что-то вроде облегчения, радость, хотя что он мне или что я ему? Но вот, тем не менее такое было.

«Мутные уши» с мылопроизводства перебросило на виноделие, и перед тем как шарахнуться в еще какую-нибудь область человеческой деятельности, он вдруг спросил:

– Ты любишь виноград?

– Где ты возьмешь его сейчас?

– Ты меня или не слышишь, или я тебя переоценил, и если хотя бы одно из предположений подтвердится – никакого винограда ты, конечно, не получишь… Итак, я еще раз повторю свой вопрос: ты любишь виноград?

– Люблю – обилие вдруг хлынувшей слюны делало меня покорным и совсем немногословным.

– Прекрасно, сейчас мы все это вместе и проделаем, повторяй за мной: Вайн-трауб… и в ритм этих вечных звуков и надо шагать, итак… Вайн-трауб.

– А что это такое, вот это: «Вайн-трауб»?

– Это и есть виноград и некоторым образом – моя фамилия, мы с ним однофамильцы, он – виноград, и я – виноград, он – везде, и я – всюду, я тебе уже об этом как-то говорил.

– Ну, виноград… это я понимаю, а ты-то почему всюду?

– Потому что я делаю мыло, после хлеба и вина мыло – продукт первой необходимости… Итак, повторяй и шагай: Вайн-трауб, раз-два, Мендель-Блок, три-четыре.