Озадаченный жандарм поглядел на напарника. Второй продемонстрировал стопку бумаг.

— Это её заключённый, — развёл он руками. — Снимай цепи.

И меня избавили от кандалов. Толпа зааплодировала, подкрепляя овацию свистом и топотом ног. Инспектор Лундстрём отвела меня в сторонку.

— Хочу, чтобы вы очень чётко уяснили себе кое-что, Фрэнк. В Швеции мы обычно не прибегаем к наручникам и прочим средствам ограничения свободы. Сама я никогда ими не пользуюсь. И во время путешествия ваша свобода не будет ограничена никоим образом. Но наш самолёт делает посадку в Дании, и моей стране пришлось внести залог, чтобы обеспечить ваш транзит через Данию. В подобных случаях это обычная процедура.

В Дании мы пробудем на земле всего час, Фрэнк. Но я несу ответственность перед французским правительством, перед датским правительством и своим собственным правительством за то, что доставлю вас в Швецию и вы не сбежите. Так вот, могу вас уверить, что вы не найдёте между французскими и шведскими тюрьмами ничего общего. Мы считаем, что с нашими заключёнными обращаются гуманно.

Но позвольте предупредить вас, Фрэнк, я вооружена. И Керстен вооружена. Мы обе в совершенстве владеем оружием. Если попробуете сбежать, если совершите попытку бегства, нам придётся стрелять в вас. А если мы будем стрелять в вас, Фрэнк, мы вас убьём. Ясно?

Говорила она это спокойно и без напора, вроде того, как подсказывают дорогу незнакомцу — охотно, но без особого дружелюбия. И приоткрыла сумочку солидных размеров, висевшую у неё на плече. Среди прочих вещиц явно выделялся профиль полуавтоматического пистолета 45 калибра.

Я перевёл взгляд на инспектора Берглунд. Та с ангельской улыбкой похлопала по собственной сумочке.

— Да, ясно, — на самом деле я считал, что она блефует. Ни одна из моих очаровательных конвоирш не походила на Анни Окли.[27]

— Мы готовы, — повернулась инспектор Лундстрём к кассирше. Кивнув, та позвала из комнаты позади ещё одного сотрудника. Тот провёл нас через кабинет за стойкой, через багажное отделение и через диспетчерскую прямо к трапу самолёта.

Если бы не мои обноски, мы выглядели бы обычной тройкой пассажиров. Но, судя по отсутствию интереса к моей персоне, меня, вероятно, просто принимали за хиппи.

Перед посадкой в Копенгагене в самолёте нас покормили. Обычная скудная авиационная трапеза, но очень вкусная — первая моя приличная еда со дня вынесения приговора. Мне она представлялась шикарным пиршеством, и я с трудом удержался, чтобы не принять предложения спутниц съесть и их порции.

В Дании мы пробыли дольше, чем ожидалось — два часа. Обе дамы тут же отвели меня в один из ресторанов аэропорта, заказав обильный ланч на всех троих, хотя никак не могли успеть проголодаться. Я догадывался, что они поступили так лишь затем, чтобы утолить мой адский голод, но не протестовал. А перед повторной посадкой в самолёт они купили мне несколько шоколадок и журналы на английском языке. Во время перелёта они общались со мной не как с заключённым, а как с другом. Настояли, чтобы я звал их по именам. Беседовали со мной, как друзья — расспрашивали о семье, о моих пристрастиях и антипатиях и вели разговор на прочие общепринятые темы.