Меч в руке – душа Богу!

Голос сердца разрастается и становится набатом, не зовом, не током крови всех живущих, странным, тягучим, пугающим набатом, меняя окрас и предназначение…

Таб-таб-таб-таб!

Он в небытие. Он все – и ничто, точка отсчета начала и конца, он умер и стал всем, он умер и стал ничем.

Странно. Холодно. Жарко. Темно. И ярко светло.

И… одиноко. Одиноко среди познаний вселенских, голосов истинных! Одиноко.

Он рвется назад, туда, где он знает, понимает каждого зверя, травинку, дерево, воду, воздух, где есть свет, жизнь, страдания и радости…

Таб-таб-таб-таб!

Стучит неведомый барабан, и вторит ему голос, зовущий, приказывающий, требовательный гортанный голос.

Костер. Огромный, несколько толстенных деревьев сложены в этот костер. Он – рядом, смотрит в огонь, ему и жарко и холодно одновременно. И он не знает, кто он и где он.

– Что главное в жизни? – спросили его из небытия над костром.

Он смотрит на пламя, слышит, как трещит, сгорая, и щелкает смолистая кора.

– Сама жизнь, – отвечает он.

– Нет! – недовольно гремит голос и повторяет: – Что главное в жизни?

Он задумывается. Закрыв глаза, которые чувствуют жар костра и через веки. Забыв себя, любое прошлое, будущее, настоящее, все полученные знания…

Он слушает.

Что главное в жизни?

Что-то мешает ему. Мешает стать совсем пустым, чтобы понять. Голос!

Еле различимый, как далекая песня сирен – тихий, печальный, зовущий, обещающий, рассказывающий только ему о том, что было, что есть, что может быть впереди. Это песня, набирающая силу и красоту, которую поет далекая-близкая, самая родная и единственная во всех мирах женщина…

Таб-таб-таб-таб-таб!

– Что главное в жизни? – спрашивает грозно голос в третий и, он знает, в последний раз.

И он плачет!

Этот угрожающий, вершащий над ним суд голос заглушает тихую песню женщины, зовущую и обещающую. И тогда он, кем бы он ни был в данный момент – олень, орел, барс, трава, дерево, поле, мужчина, воин, ничто, – сделал невероятное, за гранью всех возможностей усилие и потяну-у-у-у-улся на зов песни, всем, что осталось в нем живым…

…и дотянулся, приблизился!

Она протянула ему маленькую узкую ладошку, он сильно сжал ее пальчики – последнюю опору для него! Она наклонилась к нему, невидимая, обдала своим запахом, жаром жизни, жаром губ и выдохнула:

– Я с тобой…

И он потянулся-потянулся-потянулся за этой спасительной маленькой ладошкой, которую сжимал изо всей силы, зная, что причиняет ей боль, и ответил на трижды заданный вопрос.

Выдавил из больного, перегоревшего смертью горла:

– Лю-ю-юбовь…

И пропал! Как канул в черноту!

А когда вынырнул, разлепил с трудом веки, почувствовал такую ужасающую непередаваемую боль во всем теле, в каждой косточке, каждой мышце, каждом внутреннем органе, даже в корнях волос на голове!

И первое, что он увидел – склонившееся над ним странное, страшное, черное старческое лицо с бездонными глазами. Человек что-то сказал на гортанном незнакомом языке.

– Что? – прохрипел с трудом Захар.

– Спи! – приказал странный человек.

И Захар провалился в небытие. Не в черное, не в привычное уже серое, безысходно-смертоносное, а в никакое.