Таковы были обстоятельства, при которых Монтальт взял на себя это обязательство, еще совершенно не намереваясь создавать цикл Писем. На следующий день он собирался начать работу над обещанным проектом, однако вместо наброска сразу получилось первое Письмо в известном нам сегодня виде. Монтальт сообщил о нем одному из своих друзей, нашедшему вполне уместным незамедлительно отдать текст в печать, что и было исполнено.

Письмо снискало такой большой успех, какого только можно было желать. Оно читалось и учеными, и невеждами, оказывая ожидаемое воздействие на умы. Однако имелись тут и иные последствия, которых заранее никто не предполагал. Первое Письмо дало понять, сколь подходящей для приобщения света к сорбоннским дискуссиям оказалась избранная Монтальтом писательская манера. Стало очевидным, что автору каким — то образом удалось вызвать интерес к упомянутым событиям даже у самых бесчувственных и равнодушных людей, задеть этих людей за живое, непринужденно покорить и, наконец, не помышляя о пустом развлечении, но доставив им удовольствие, привести их к познанию истины.

Чтобы слегка нарушить триумф молинисгов, все — таки добившихся цензуры на г — на Арно[383], Монтальт таким же образом и с точно такой же быстротой создал второе, третье и четвертое Письма, снискавшие еще больший успех в свете. Он и в дальнейшем намеревался продолжать разъяснение тех же вопросов, однако (уж не знаю по какой причине), объявив в конце четвертого Письма о заинтересовавшей его возможности рассмотреть мораль иезуитов, оказался всецело захваченным данным предметом.

Обещая это, Монтальт, по собственным нередким признаниям, еще не был уверен, действительно ли он справится с новой задачей. Наш автор полагал лишь, что если, по здравом размышлении, подобное начинание признают полезным для церкви, то ему не составив труда исполнить обещанное, написав одно — два Письма. К тому же угрожая таким образом иезуитам и тревожа их (с тем, чтобы, если разум не имеет над ними никакой власти, с помощью страха призвать этих отцов, по крайней мере, к большей сдержанности), по мнению Монтальта, невозможно подвергнуть церковь даже ничтожнейшей опасности[384].

На деле же он так мало думал об исполнении обещания, данного скорее случайно, нежели преднамеренно, что, даже вызвав ожидания публики, с нетерпением жаждавшей увидеть его разъяснения морали иезуитов, еще долго сомневался, решаться ли ему на это предприятие[385]. Тем более, что некоторые из его друзей сочли, что он слишком рано оставил тему благодати, что свет и в дальнейшем расположен к получению наставлений по данному предмету, а успех последнего Письма служит тому убедительным доказательством. Упомянутый довод произвел на него большое впечатление. Монтальт полагал, что он вполне способен трактовать вопросы, производившие тогда столько шума, и очищать их от схоластических терминов — темных и двусмысленных, — пустого словесного крючкотворства и всего, порожденного исключительно горячностью спора. Он надеялся разъяснить эти вопросы в столь легкой и соответствующей умственным способностям всякого человека манере, чтобы даже самих иезуитов заставить подчиниться истине.