Пономарь слушал и старался запомнить слова своего пастыря. "Царицу осуждать?! Погоди! Сосчитаемся с тобой, боров ненасытный!"
Попа выгнали из саней, дали ему по загривку, стукнули и дьякона с пономарем и, повернув сани, поехали обратно к Сескину.
Из кучки этих людей выделился человек в громадной косматой барашковой шапке, подошел к попу, поднес к его носу пистолет:
- Смотри, если выдашь - убьем! Ни слова не скажи о нас. Рук о тебя не хочется марать.
Остановившись около попадьи, страшный человек спросил:
- Сколько тебе, красавица, лет?
- Сорок восемь.
- Проезжай с господом богом дальше! Лучше умру, нежели до тебя дотронусь. Не бойся!
Проходя мимо дьякона, он дал и ему понюхать пистолет, а затем сказал пономарю:
- Всех живьем съедим, коли проболтаетесь... И ребенка в котел бросим и съедим... Слыхали?!
Свою угрозу он произнес так, что не поймешь: шутит он или серьезно.
Попадья, как ни была напугана, услышав от него такие слова, невольно засмотрелась на этого бравого бородача... Даже подметила у него веселые черные глаза и очень белые красивые зубы... "Вот бы мой был таким", вздохнула она.
Он вывел из леса коня, а за ним вывели коней и еще другие четверо молодцов, сели верхом и поехали догонять сани с отнятым у попа добром.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Батька заплакал. Хиония укутала своего сына еще крепче. Под подолом у нее так и остались связка льняных тканей и бочонок с медом.
Дьякон опустился на колени прямо в снег и принялся молиться богу. Пономарь размышлял о том, как же он теперь донесет на попа, коли воры грозятся убить за рассказ об этой встрече?
- Ну-ка, матушка, потеснись! Чего растопырилась?! - проворчал сердито отец Иван, усаживаясь в сани. - Братия, влезайте!
Луна щедро разбросала кругом зеленые и синие огоньки, они повисли на снежных еловых лапах, будто маленькие сказочные цветы.
- Чего ради сияешь, светило небесное? - всхлипнул поп. - Чего ради одеваешь радостным великолепием сию воровскую дебрь?!
Затем, нащупав бочонок с медом, он воспрянул духом и долго грозил кулаком вслед уехавшим в Сескино разбойникам... До тех пор грозил, пока Хиония не взяла его руку и опустила книзу:
- Будет уж тебе! Никто тебя не боится! И зачем только я вышла за тебя замуж?! За такого несчастного... и некрасивого... Дура я была... о!.. о!.. дура!..
И залилась попадья горючими слезами.
III
Елизавета, распустив волосы, склонила свою голову на ко лени к бабке Василисе. С гребнем в руке бабка рылась в золотистых косах царицы.
- Преподобная Елизавета еще от утробы матери была избрана на служение богу, ибо матери ее до родин было еще возвещено от бога, - родится-де у тебя дочь, которая будет избранным сосудом святого духа...
Из-под волос донесся голос царицы:
- Како же, матушка Василиса, господь бог уведомил о сем ее матерь?
Старуха насупилась и сердито дернула ее голову:
- А ты слушай!.. Не перебивай!.. Молода еще старым людям перечить!.. Говорят тебе не зря... Каково мне-то слушать, когда про тебя судачат? Дитятко ты мое, знаю я тебя, как облупленное яичко, а твои косматые офицеришки, словно бесы, округ тебя винтуют и речи разные говорят... И чего-то им надо, и о чем-то они один перед другим усильно домогаются! Особливо те, кои помогали тебе немку изгнать и на престол тебя поставили... Ух, кобели проклятые! Если бы да на твоем месте... я бы их!