— И что?
— Выпустил, конечно. Князь к его позиции с полным пониманием отнесся, поскольку человек благородный. Только тот господин сам все понял и поехал вполне добровольно юридической кафедрой в Томском университете руководить. Каждому, что называется, свое. Так нам теперь второй господин Коханник и на хрен не нужен. Есть у изобретателей и технологов такой принцип — «Пусть упадет». То есть если в проектируемой конструкции есть высоко размещенная деталь, которая способна в тех или иных условиях сорваться вниз и наделать бед, сразу найди ей место как можно ближе к земле. Уловил?
— Так точно, господин генерал.
— Тогда не смею задерживать. Делай что сказано.
Максим вышел из кабинета без обиды, но с ощущением, что ему предстоит учиться, учиться и учиться. Несмотря на головокружительную карьеру. Погоны и должность отнюдь не способны сами по себе дать того, что приходит с опытом. Пусть даже этот опыт с интеллигентской точки зрения выглядит несколько гнусно. Так никто же и не настаивает, тут же сообразил доктор. Кроме Томского университета на российских просторах можно найти не одну тысячу земских больниц или войсковых лазаретов, где его примут с распростертыми объятиями.
Не зря поется в песне: «Думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь».
Глава 19
После получения заключения о профессиональной пригодности «пересветов», которых Чекменев и князь давно уже рассматривали как собственный «теневой Генштаб», им наконец-то была предоставлена полная воля.
В пределах одного из пунктов стратегического плана, который (пусть кто хочет — посмеется!) Игорь Викторович вынашивал с шестнадцатилетнего возраста. Сначала — в стиле обычных юношеских мечтаний, когда, сидя в библиотеке кадетского корпуса, долгими зимними вечерами листаешь пожелтевшие страницы книг и газет начала века. Того еще, двадцатого.
Моментами, от переполняющих эмоций, выбегаешь в курилку, торопливо затягиваешься дешевой (на дорогие средств не хватало) папироской, снова возвращаешься и опять читаешь, и страдаешь, понимая, как бы следовало поступить неглупым, власть имеющим людям и в девятьсот третьем, и тринадцатом, и семнадцатом годах.
А вот когда судьба (или все-таки личная воля и устремленность?) свела его с Олегом Константиновичем, Чекменев увидел перед собой прямой и ясный путь. Шагай и шагай по нему, как сапер по минному полю. Дураком не будешь — пройдешь и дойдешь. До сегодняшнего дня — дошел. Хорошо виден впереди край твердой земли. Шага два, три. Если потребуется — можно и прыгнуть. И ты уже там. Все позади. Бояться больше не надо, каждый раз, касаясь подошвой топкой хляби и прикидывая, рванет — не рванет под ногами. А если рванет, так ногу до колена или сразу уравняешься с такими же храбрецами, задолго до тебя любившими ставить последний рубль ребром.
Теперь колебаться поздно. И назад возвращаться поздно. И на предпоследней кочке, окруженной растяжками, не устоишь.
«Что ж, умные вы ребята, — думал Чекменев, все еще перебирая и механически, почти не видя текстов, пролистывая папки с личными делами. — Отбирали мы вас тщательно, не один год, позволили создать в Москве подобие рыцарского ордена со всеми атрибутами и чуть ли не правом экстерриториальности. Финансировали, по службе продвигали, звездочки на погоны сыпали, не чинясь. Пора отрабатывать. Поглядим, что у вас в натуре получится».