Флора, люди мучаются поиском предназначения. Почему мучаются? А потому что думают, что рождены для огромного дела, которое никак не появится. На самом деле мы рождены для маленьких добрых дел, после которых приходим домой и сладко засыпаем (вот в чем причина бессонницы – недостаток добрых дел!). Улыбнуться встречному, сделать комплимент кассиру, уступить место в метро, накормить бездомную кошку… Твори, моя девочка, не бойся. Жизнь порой ветрена и морозна, но все равно очень тепла. Еще напишу.

Люблю,

Ани

Флора,

мне отказали в усыновлении Галима. Возраст, вдова, нет жилплощади и прочая бюрократическая чепуха. Директор разрешила и дальше навещать малыша, забирать к себе, но вечером приводить обратно. Я ей благодарна. Она и так позволяет непозволительное. Мне бы не нужно было никакое документальное подтверждение, если бы не страх, что Галима могут усыновить и увезти.

«Ребенок – гость в твоем доме. Накорми, воспитай и отпусти». Стараюсь чаще вспоминать эту мудрость. Но у меня не так много времени, Флора. Хочется больше быть с Галимом, заботиться о нем. Хочется на своем примере научить его (и еще раз себя) хорошему: уважать и принимать человеческие слабости, хвалить себя за смелые решения и сопереживать себе в моменты падений (а не добивать сравнениями с другими), перестать пытаться все контролировать (обычно контроль рождается из бессилия), но при этом отстаивать свои границы и наконец позволить жизни о себе позаботиться.

В расстроенных чувствах я прибиралась дома, когда в дверь постучали. Нелли, что-то напевая, снимает на пороге шапку, и я впадаю в шок: подруга срезала длинные волосы, теперь у нее короткая стрижка и новый цвет – пепельный. «Представляешь, я пятьдесят лет прожила с косой, а сегодня проснулась и решила: пора меняться. Сходила в парикмахерскую и – прощай, целомудрие. Оттуда сразу к тебе, Неймет пока не в курсе. Собирайся, будем праздновать».

Надела горчичное платье, туфли из коричневого нубука, нанесла помаду, заколола волосы гребнем, и мы поехали в греческую таверну у Полосатой пристани. Там подают божественные мидии, фаршированные рисом и кедровыми орешками. И рецину в забавных бутылочках.

«Стрижет меня, значит, мальчишка по имени Кемаль, турок, такой задорный, услужливый. Руки золотые, но молодой еще, опыта не хватает. Спрашивает, пока моет мне голову: „Нелли, во что вы верите?“ Лет двадцать назад я бы ему ответила что-нибудь возвышенное. А сейчас сказала: „Кемаль, я верю, что килограммы, набранные после пятидесяти, скорее всего, останутся“. Чем больше давление жизни, тем ярче сатира, Ани».

Ох и вечерок выдался, Флора! Вернулись домой далеко за полночь. Счастливые, уставшие. Столько танцевали, что выпитое вино выветрилось. В какой-то момент даже пришлось снять туфли. Такое удивительное состояние: когда немолодое тело, одухотворенное звуками музыки, не напоминает о возрасте. Это был полет. Сложенные в покое крылья распахнулись, устремляя меня ввысь, к звездам. Я вернулась в свои двадцать, когда после занятий мы бежали на танцы. В нас было что-то неописуемо притягательное: свобода, чувство бесконечности, смелость в объятиях, открытое сердце… Много такого, что с годами, к сожалению, растеряли.