А я? Просто для меня иная песня понадобилась, на другой мотив, да на другой струне. Все, вроде, учел добрая душа Паламед! Да вот о прочих душах забыл – тех, кого мы с собой на Восток поведем. Сотни, тысячи! Они-то, небогоравные, просто люди, за что должны гибнуть? За нас? За НИХ?
Папа говорил о Гекатомбе. Вот она – НАСТОЯЩАЯ Гекатомба! Не сотня выродков, искалеченных, безумных, несчастных – а вся Эллада! Тысячи и тысячи!
– Подумаю, – бросил я, стараясь не глядеть на его улыбающееся лицо. – Подумаю, Паламед!
...А здорово накручено! Здорово! Еще бы немного – и поверил!
– Пойдем? – как ни в чем не бывало, предложил Эвбеец. – Холодает уже. После такого разговора я бы и Диониса помянул!
– Угу, – согласился я. – Помянем... Ты говорил о Салмонеевом братстве, Паламед. Салмоней – это басилевс Элиды, тот, что себя Кронионом вообразил? А его братство? Тоже Сияющие, как и ты?
Кажется, смутился. Смутился, кашлянул.
– Между Сияющими... Между Сияющими не принято спрашивать, если ты не ученик... Ладно, скажу. Салмонеи – смелые люди, которые попытались спихнуть наших ДЕДОВ с Олимпа. Ты должен был знать двоих – Ойнея Калидонского, твоего деда по отцу, и Амфиарая Талида...
...Дядю Амфиарая? Того, что так не любил Зевса? Как же, помню! Говорил мне дядя Эвмел!..
– Не вышло, жаль! Думаешь, ОНИ сами Салмонеев остановили? Да ничего подобного! Нас же натравили, полукровок! Шепнули этому безумцу Гераклу, что Салмонеи людей, видите ли, в жертву приносят...
...И дядю Геракла Амфиарай Вещий не любил! Теперь ясно, за что!
– Да только не сказали, скольких в ИХ честь каждый год убивают. Режут, на алтарях жгут. ИМ можно – нам нельзя!
Горячо говорил Паламед, сын Навплия, искренне. Так горячо, что уверился я – обман. И тут обман! Не врет – но и всей правды не говорит, сладкоголосый! К чему умному лгать? Умный правду жертвенным ножичком разделает, на огоньке подпалит и на блюде подаст – по частям. Ешь! А он ведь умный, Паламед, серебро с царской печатью выдумал!
Вдохнул я прохладный ночной воздух, глубоко вдохнул и проговорил, тихо-тихо, одними губами, чтобы и самому не слышать:
– Обман!
Чего я не ожидал – так это толпы. Высыпали к Микенским воротам, за стены выбежали, дорогу запрудили. В фаросах, плащах, драных хитонах, меховых накидках (это летом-то!), просто в повязках набедренных:
– Ванакт Диомед! Диомед! Ди-о-мед! Ди-о-ме-е-ед!
Ощетинились мои куреты, подобрались, за копья взялись. Я и сам диву дался: с чего бы это? Почти каждый месяц куда-нибудь езжу, и хоть бы раз кто ванакта, богами над Арголидой поставленного, вышел встретить. А тут! Мятеж, что ли? Или возлюбили меня в сердцах своих, пока я в отстутствии пребывал? И опять-таки, с чего?
– Диомед! Ди-о-мед! Ванакт! Ванакт! Хай! Ха-а-ай!
Окружили, руками потянулись. Вот и работенка у гетайров появилась. А то заскучали они в нашем Аргосе!
– Ва-а-ана-а-а-акт! Ха-а-а-ай!
А тут я и Капанида узрел – на колеснице золоченой, в фаросе, в венце. Да не одного, с Киантиппом...
– Ха-а-а-ай! Аргос! Аргос! Арго-о-о-с!
...Фу ты, гарпии с ламиями! Дионис-Бромий к нам заглянул, что ли? Слыхал я, бывали тут в старину вакханалии, весь город дрожал!..