Вера вообще как будто забыла о них

она как будто зависла в пространстве, время для нее как будто не идет

Кстати, если уж говорить о тапках

то у Веры тапок нет и вовсе

и когда их с Долли, а точнее, Долли с нею вызывают на различные процедуры, то Вера ходит по всей больнице в носках

причем все глядят на ее ноги, а она сама на них совершенно не глядит, а, пританцовывая, шагает по линолеуму, плитке, шероховатому бетону со светской полуулыбкой: мне так удобнее

Процедур назначено много. Хотя Варя и отозвалась о больнице плохо, врачи тут кажутся Вере добросовестными. Они проверяют ее куклу всесторонне и при этом совершенно отстраненно, как будто действие, которое началось вчера вечером с визита скорой, должно быть завершено и уже не зависит ни от чего привнесенного извне. Они делают Долли ЭЭГ, нацепив на маленький пушистый орех нашлепки с прищепками; берут на анализ кровь и «писы»; нервная худая УЗИстка в хипповских бусах долго ворочает и крутит намыленную гелем рукоятку, водя ею по младенческому родничку. Все в порядке, и Вера начинает слабо шевелиться.

– Я не хочу сидеть здесь неделю, – говорит она врачу. – Я хотела бы написать отказ.

– Вы уверены? Ладно, – отвечает молодой хирург. – Только у меня операция, я не смогу к вам зайти скоро. Я буду у вас между двумя и четырьмя. Ждите.

Вера ждет.

Долли сосет грудь. Варя разговаривает по айфону.

– Да она совсем уже, – говорит Варя в трубку. – Просто решила воспользоваться тем, что я здесь. Но это у нее не получится. Потому что, когда человек совсем уже сторчался…

Вера воображает себе жизнь Вари. С пьяными драками. Со сторчавшимися конкурентками, такими же детдомовками. А сама она? А что за беременность? Готова ли она была сохранить ребенка?

Все ответы Вера знает внутри себя. Спрашивать не о чем. Варя врет и блефует, но Вера чует, что во всем этом – правда.

Единственное, чего не знает Вера: это не просто выкидыш, воспитки незаметно скормили Варе таблетку мифепристона, с чаем, – надо им, чтобы дети рожали.

Но, скормив, сделали вид, что это выкидыш, разумеется. Но этого не знает и Варя, поэтому Вере тем более невозможно знать.

Вера сидит, кормит Долли и не отрываясь смотрит на Варю

на то, как она с трудом ворочается

на бурые пятна ее простыни, одеял

вдыхает запах бурых комковатых джинсов, уже засохших до твердого состояния на жаркой батарее

входит в Варину жизнь, входит, входит, входит

кока-кола – папа принес

(у Веры нет и не было никакого папы, мама тоже на том свете, как и у Вари)

– Я в пятом классе, – говорит Варя равнодушно, – из детдома, значит, позже выйду. Если школу не закончил, тебя до двадцати трех лет держат.

Вера лежит закрыв глаза

изнанка век – в пятнах солнца от тополей, в тополином пуху, в зимний полдень – представляет себя Варей – как изымают, уводят и как сижу, курю, семки, магазин двадцать четыре часа, – в зимней больнице, в январе, лежа на железной сетке кровати и глядя вверх, в стандартный потолок – лежа у стены, на которой нацарапаны палочки (дни до освобождения предыдущих сидельцев).

Как-то очень уж много этих палочек. Некоторые сидели и по три месяца. Зачеркивая каждый день.