Признание, напротив, Иисуса Христа за Мессию — и только оно одно — могло избавить, как замечал Сам Богочеловек (Лк. 19, 41–44), народ иудейский от тех бедствий, которые угрожали ему со всех сторон. При этом надлежало бы только рассеяться мечтам о земном всемирном владычестве Мессии: но эти-то мечты, по свидетельству истории, и довели до погибели Иудею, побудив ее безрассудно восстать против римлян. Надлежало только потерять силу нелепым преданиям фарисеев, прекратиться пустым спорам книжников, окончиться бесполезным хитросплетениям совопросников. Но от этих-то зол и страдали вера, нравственность, гражданство, отсюда и брали начало все кровавые явления, которыми так богата история народа иудейского перед его падением. Надлежало наконец с признанием Иисуса за Мессию выйти из забвения древней чистоте и простоте нравов, прийти в силу истинной набожности, религии очиститься от суеверия, законам освободиться от пристрастных толков, умам получить лучшее направление, сердцам познать истинную любовь к Богу и ближним. Но в этой-то благотворной перемене и состояло бы духовно-нравственное возрождение народа иудейского, то изведение его из гроба, которое предвидел некогда пророк (Иезек. 37). К сожалению, все это сокрыто было от очей лжеучителей иерусалимских (Лк. 19, 42). Они опасались, по замечанию блаженного Августина, потерять временное, нимало не думая о вечном, и потому потеряли то и другое. Не будучи способны вникнуть в высокую цель действий Иисуса Христа, почувствовать и оценить превосходство Его характера и чистоту учения, понять простоту и вместе действенность средств, которыми Он хотел доставить, между прочим, земному отечеству Своему счастье и земное, ожидаемое от Мессии, — они судили о Нем и делах Его превратно, поверхностно, злонамеренно. Имея сами нечистые виды, никогда не действуя бескорыстно, для общего блага, думали, что и все действуют, подобно им, — ищут только своих выгод. При таком образе мыслей удаление и, в случае неуспеха в том, смерть Иисуса Христа представлялись вельможам иудейским необходимым средством избавить себя и отечество от мнимых опасностей. Всякая другая мера казалась слабой, неверной, а потому неблагоразумной (Ин. 11, 53) (Злат. Беседы на Ин. 64).

Благомыслящие члены синедриона, расположенные к Иисусу Христу, вероятно, должны были щадить покров лицемерия, принявшего теперь вид любви к отечеству; сорвать его явно значило бы вооружить против себя все полчище Каиафино. Оставалось, не касаясь источника мнений и опасений противников, предполагая их даже происходящими из любви к отечеству, — сражаться тем же самым оружием, показывая, что их основания не тверды, заключения не верны. Негодование первосвященника против разномыслящих, которое мы скоро увидим, не оставляет никакого сомнения в том, что в защиту Иисуса Христа сказано было немало (Ин. 11, 49). И чего нельзя было сказать в защиту Того, в Ком не было и тени греха? Между тем как зловещие книжники опасения свои, по необходимости, основывали на одних выдумках, друзья истины имели право ссылаться на дела и события неоспоримые. В опровержение нечистых намерений, приписываемых Иисусу Христу, могли указывать на божественную чистоту Его нравов, на Его высочайшую любовь к человечеству, на образ Его жизни, в котором невозможно было заметить ничего предосудительного. Именем человечества могли требовать, чтобы не осуждали Праведника, не рассмотрев беспристрастно, виновен ли Он в том, в чем Его подозревают (Ин. 7, 51); именем того же самого отечества могли умолять не спешить с осуждением Того, Кто имеет на Себе столько признаков Мессии, в Ком большая часть народа находит для себя величайшее утешение и назидание. Могли выставлять опасность заблуждения в том случае, если будет отвергнут истинный Мессия (Деян. 5, 39); могли даже напоминать о действии по совести, которая, без сомнения, каждому члену или говорила, или готова была сказать, что он действует неправильно, если действует против Иисуса.