Внезапно ему вспомнилась песенка диско, ее исполняла группа «Трампс»: Жги, бэби, жги и мамочку сожги…

Что-то мелькнуло в мозгу.

Какая-то идея.

И мамочку сожги…

Пол Шелдон спал.

Когда он проснулся, в погреб проникли пепельно-серые лучи рассвета. Огромная крыса сидела на оставленном Энни подносе, обвив тело хвостом, и грызла сыр.

Пол завопил, дернулся и тут же опять завопил – от боли, ударившей по ногам. Крыса исчезла.

Энни оставила ему несколько капсул. Он знал, что новрил не справится с этой болью, но все-таки это лучше, чем ничего.

Кроме того, больно тебе или нет, пора приступать к утренним занятиям, верно, Пол?

Он положил в рот две капсулы, запил их пепси и откинулся назад, морщась оттого, что заныли почки. Что-то там в них растет. И ладно. Замечательно.

Марсиане, подумал он. Марсианские машины смерти.

Он посмотрел туда, где стояла жаровня для барбекю, ожидая, что при утреннем свете она покажется ему обычной жаровней для барбекю. К его удивлению, она по-прежнему выглядела как придуманная Уэллсом шагающая машина, несущая разрушения.

У тебя была идея. Какая?

Откуда-то вернулась песенка «Трампс»:

Жги, бэби, жги и мамочку сожги…

Правда? Какую еще мамочку? Она даже свечки не оставила. И свои-то выхлопные газы поджечь нечем.

Сообщение из подсознания:

Тебе ничего не нужно жечь здесь. И сейчас.

Э-эй, так о чем мы толкуем, друг? Намекните хотя бы…

И тут идея пришла, пришла сразу, как приходят все действительно стоящие идеи – завершенная, полностью отделанная, недобро-прекрасная и абсолютно убедительная.

И мамочку сожги…

Он взглянул на жаровню, собираясь вновь испытать досаду от того, что он сделал, – что она заставила его сделать. И досада вернулась, но легкая и далекая; боль в почках хуже. Что она сказала вчера? Я всего лишь… убедила тебя избавиться от плохой книги и написать твою лучшую книгу…

Может быть, в этом и есть кое-что от правды. Может быть, он здорово переоценивал «Быстрые автомобили».

Твой ум просто старается исцелиться такими рассуждениями, зашептала часть его сознания. Если ты когда-нибудь выберешься отсюда, ты точно так же будешь убеждать себя, что тебе вообще не нужна левая ступня – стричь придется на пять ногтей меньше, только и всего. Сейчас умеют делать чудо-протезы. Нет, Пол, у тебя была чертовски хорошая книга и чертовски хорошая нога. Так что давай не будем себя обманывать.

Но более глубинный пласт его сознания подозревал, что как раз последнее рассуждение – самообман.

Не самообман, Пол. Говори правду. Не надо лгать себе. Ты – парень, который выдумывает истории, то есть лжет всем, и этот парень никогда не должен лгать себе. Это смешно, но это правда. Как только ты займешься таким дерьмом – все, сливай воду. Можешь зачехлять машинку и учиться на брокера или на кого угодно.

Так в чем же правда? Правда, если на то пошло, в том, что ему крайне неприятно, что в прессе критики все чаще и чаще характеризуют его как «популярного автора» (что в его понимании лишь на одну ступеньку – на одну маленькую ступеньку – выше «литературного поденщика»). Это никак не согласуется с его представлением о себе как о Серьезном Писателе, который выдает время от времени говенные романы лишь затем, чтобы заработать денег для (оркестр, туш!) НАСТОЯЩЕЙ РАБОТЫ! Он ненавидел Мизери? В самом деле ненавидел? Если так, почему же он так легко сумел снова скользнуть в ее мир? Не просто легко; с наслаждением, как в теплую ванну с хорошей книгой в одной руке и кружкой холодного пива в другой. Возможно, он ненавидел ее только за то, что ее лицо на обложках книг привлекало куда больше внимания, чем фотографии автора, ее лицо отвлекало критиков, и они не замечали, что имеют дело с молодым Мейлером или Чивером