— Поддай! — кричал Васе здоровенный матрос с засученными по локоть рукавами, в кожаном фартуке, напомнивший ему гульёнковского кузнеца Ферапонта. — Поддай!

И Вася, вызвавшийся сменить отлучившегося на минуту матроса, усердно раздувал огромные мехи, наблюдая за тем, как лежавший в горне черный полый шар сначала делался темно-вишневым, затем красным и в конце концов ослепительно белым.

— Готово.

И тот же самый матрос в кожаном фартуке, так похожий на деревенского кузнеца, поддевал крючком раскаленное ядро, рассыпавшееся роем огненных белых брызг и кричал своим помощникам:

— Принимай!

Раскаленное ядро катилось в горластое жерло пушки, шипя и изрыгая пар из пушечного ствола, ложилось на пыж из размочаленного каната и мокрого тряпья.

Бомбардир подносил тлеющий фитиль к запальному отверстию, и начавшее уже темнеть ядро летело к шведам, снова накаляясь в полете.

На рассвете 26 мая марсовой матрос Трошка звонко прокричал на весь корабль: — Эскадра по корме!

— Сколько вымпелов? Посчитай! — приказал вахтенный офицер.

— Один, два, три... — начал считать Трошка. — Десять!

То шла на соединение с эскадрой вице-адмирала Круза эскадра адмирала Чичагова в составе кораблей «Ростислав», «Адмирал Чичагов», «Иоанн Креститель», «Саратов», «Всеслав», «Принц Густав», «Ярослав», фрегата «Брячеслав», корвета «Константин» и, наконец, бомбового судна «Победитель».

Вася выскочил на палубу. Эскадра приближалась. Солнце готовилось показаться из-за горизонта. И Вася замер на мгновенье, увидев утро, словно окрыленное парусами. То были русские паруса, за которыми, отражаясь на воде, поднималось из моря солнце.

По всему кораблю матросы кричали «ура».

К концу дня объединенный русский флот подошел вплотную к Выборгской гавани и запер шведов вместе с их гребной флотилией, которая укрылась там раньше.

Однако разгромить шведов одним нападением с моря было невозможно. Приходилось брать врага измором.

Наступили будни морской блокады.

Среди обычных дел и событий этих медлительных дней блокады одно событие, быть может незначительное для других, но необычайное для Васи, обрадовало его однажды в весеннее морское утро.

На корабль «Не тронь меня» прибыл мичман Дыбин.

Да, он был уже мичманом и носил эполеты.

Вася и Дыбин встретились у вахтенной скамьи и обнялись крепко, как друзья.

Дыбин был все такой же — с бледным лицом, с глубоким лихорадочным взглядом, в котором, казалось, всегда горел будто зажженный кем-то огонь. Несмотря на довольно долгую разлуку, привязанность, возникшая между ними, стала как будто даже сильнее.

Друзья беседовали подолгу в свободные часы.

Вспоминали Курганова, свою дуэль на Купеческой стенке. Вася часто расспрашивал Дыбина о своем друге Пете Рикорде. Он скучал без него.

— И он по тебе скучает крепко, — рассказывал Дыбин. — Чекин сказывал мне, будто начал даже стихи сочинять.

— А сапог более никому не чистит? — спросил Вася у Дыбина.

Оба громко рассмеялись.

К подвигу Васи и к его медали Дыбин отнесся без зависти и обнял его еще раз.

— Тебе, Головнин, всегда везло, — сказал он. — Я рад за тебя. Посмотрим, что ждет меня, какое боевое счастье...