— Лезли на нас, — говорил он, смеясь, — как бешеные, словно мы шведы, напавшие на Кронштадт, а не честные кадеты.

— А ты ешь, — посоветовал ему Чекин, — а то пока будешь рассказывать, мы всю ветчину слопаем.

— Ничего, — отвечал Дыбин. — Мне важна охота. Ешьте! Люблю я, братцы, такую закрутку, — продолжал он мечтательно. — Аж сердце горит!

— А если бы ты наверное знал, что тебе никто не помешает, пошел бы на такое дело, как сегодня? — спросил Вася из темноты.

— Что я, вор, что ли? — с презрением ответил Дыбин. — Кто это говорит? — И, вглядевшись в Головнина и узнав его, он на секунду замолчал, потом добавил: — Это ты, Головнин? Вижу я, ты меня не так определяешь. Мы с тобой враги. Драться будем на кулаках. Отчего не ешь ветчины? Брезгаешь?

— Брезгаю, — ответил Вася.

— Ну, жди, скоро хлестаться будем, всерьез. Я шуток не люблю.

Наступила тишина. Печка потухла. Исчез последний огонь, озарявший лица детей. И Васе стало немного страшно от жестоких слов Дыбина.

Вдруг кто-то взял Васю в полной темноте за руку и крепко пожал ее.

— Кто это? — спросил Вася.

— Я, Петя Рикорд, — ответил тихий голос.

— Ах, и ты тут? — спросил Вася. — Тебя я не видел.

— Хочешь, я умру за тебя? — спросил Петя шепотом.— Мне это ничего не стоят.

Вася засмеялся. Ему смешны были эти слова смирного мальчика, которого он совсем не видел в темноте, но странно: всякий страх вдруг покинул его сердце.

Старый аборнитор и математик Николай Гаврилович Курганов исполнил свое обещание — взять с собой Васю в гости к инспектору. Однажды после классов, поманив его к себе, он сказал:

— Тебя величают недаром зейманом. Собирайся!.. Пойдем к Василию Николаевичу. Он зовет тебя в гости. И Прохор Игнатьевич там будет. Чувствуй, то большая честь!

— Чувствую, Николай Гаврилович, — ответил Вася. И впрямь, то была честь для столь молодого кадета. Инспектор корпусных классов Василий Николаевич Никитин был необыкновенный для своего времени человек, так же как друг его и помощник Прохор Игнатьевич Суворов. Оба были математики и составители учебника геометрии для корпуса, и оба лишь из любви к прекрасному перевели на русский язык «Стихии» Эвклида. То были не только ученые русские люди, но и наставники корпусной молодежи, часто собиравшейся у них.

К домику Николая Васильевича Никитина Вася приближался с некоторым страхом.

В окнах домика светился бледный огонек. Снаружи домик казался небольшим и даже бедным. Но как хорошо и уютно было внутри его после неуютных и огромных залов дворца!

В комнате за круглым столом, накрытым белой скатертью, сидело несколько человек. Тут Вася увидел и других кадетов, из старших, гардемаринских классов, известных всему корпусу зейманов, и самого хозяина, и Прохора Игнатьевича Суворова.

У стены, за маленькими клавесинами, сидела хозяйка дома в строгом, темном, несколько странном платье незнакомого покроя, но сама нисколько не строгая, наоборот, веселая и очень молодая. Она только что пела под собственный аккомпанемент, а теперь пробегала проворной рукой по клавишам инструмента, извлекая ив него тихие, слегка дрожащие звуки.