Через месяц по своем прибытии в Морской корпус, в те-годы находившийся в Кронштадте, Вася Головнин писал дядюшке Максиму:

«Любезный дядюшка Максим Васильевич! Мне очень хотелось отписать вам, как только прибыл в корпус, но то невозможно было сделать, поелику здесь не как у себя дома, не сядешь где попало и когда хочешь за стол, а для всего есть положенное время и место.

Меня берет сожаление, что не смог выполнить вашего наказа о незамедлительном отписании, но теперь все расскажу по порядку. Я уже кадет первой роты и знаю весь корпусный регламент».

Далее Вася подробно описывал свое путешествие, переезд из Ораниенбаума в Кронштадт в матросской шлюпке. Сообщал о том, что экзамен был для него «не зело трудным», что он сдал его хорошо, что в корпусе проходят много всяких наук и что он твердо решил все эти науки превзойти, чтобы быть таким, как говорил дядюшка.

Письмо было длинное и кончалось такими словами:

«А некоторые кадеты шибко балуют. «Старикашка» Чекин, великовозрастный в нашей роте, в прошлый четверток насадил кусок булки на крючок и поймал шутки ради через окно жительского поросенка, хоть оный и зело верещал. За сию охоту Чекина в субботу драли розгами, но он только похваляется. А еще спросите Юлию, нашелся ли ее зайчонок или его слопал ваш лягаш в окончательности».

Вася не писал о том, что поначалу ему было неуютно и холодно в огромных комнатах — залах дворца, всегда наполненных шумной толпой воспитанников; что вечерами, когда за окнами так ясно был слышен неумолкающий шум прибоя, когда порывистый, гуляющий на морском просторе ветер сотрясал огромные оконные рамы дворца, когда в спальне стоял тусклый мрак, едва озаряемый по концам комнаты вделанными в стену фонарями со свечными огарками, — что в такие часы ему было сиротливо и хотелось к своим: если не в Гульёнки, к старой Ниловне, то хотя бы к дядюшке, в Москву, на Чистые пруды.

Вася не только не писал дядюшке Максиму о том, но и никто из товарищей его не мог помыслить, что этот кадет чувствует себя в роте худо.

Он был ростом невысок, лицом смугл, взгляд имел мягкий, открытый и зоркий, был в меру насмешлив, молчал, когда его не спрашивали, а когда спрашивали, то в ответах всегда был тверд и правдив.

В роте, где было немало и великовозрастных дворянских детей, лукавых и грубых, изрядных обжор и плутов, он казался изнеженным ребенком, мало подходящим для буйной ватаги кадетов.

Но поначалу приняли его в роте хорошо, ибо, как тотчас же стало известно, книг им было прочитано немало и в науках он мог преуспевать, но нисколь тем не кичился.

Даже отпетые ленивцы и бездельники — «старикашки» — уважали в нем это качество.

Вася давно уже перестал быть в роте новичком, когда произошло событие, которое случается обычно только с новичками.

«Старикашка» Чекин щелкнул Васю по носу. Это был тот самый щелчок, который умел наносить во всей роте только Чекин и от которого сыпались из глаз голубые искры.

Вася отступил к стене. В руках у него была чернильница, которую он нес в класс, чтобы поставить на свою парту. Чернильница была полна до краев, и Вася не мог даже поднять руки, чтобы защитить лицо.