И такого множества черного люда не видел Вася нигде до сих пор.

Эти люди под дружный запев, ухватившись за длинный канат, выгружали из барок и ставили стоймя на землю огромные каменные столбы.

А мимо, по прямым, широким, мощеным деревом улицам, катились золоченые кареты со сверкающими стеклами, с ливрейными лакеями на запятках.

В золотистом сумраке высились башни на подъемных мостах.

Разве могло все это Васе присниться? Глаза его горели, душа была объята восторгом.

Он не заметил, как подъехали они к маленькому домику дальней родственницы Звенигородцевых, Марфы Елизаровны, и завернули во двор, где Вася увидал вдруг у сарая самую обыкновенную деревенскую лопоухую коровку, которая с любопытством смотрела на приезжих и спокойно жевала свою жвачку.

Вася тоже с любопытством поглядел на нее. Что она делает здесь, в столице?

Ласковая хозяйка приняла гостей и начала готовить ужин. Вася, походив немного по двору, снова вышел за ворота.

Он сделал несколько шагов. Было тихо. Но и сюда доходил до него хоть неясный и далекий, но все же могучий голос чудесного города. И Васе захотелось посмотреть на него еще хоть немного.

Он прошел вдоль реки, вышел на какую-то широкую и прямую улицу, которая одним концом уходила вдаль, а другим упиралась в величественное здание, какое Вася принял сначала за храм. Но креста на нем не было.

Стены его были уже погружены в сумрак, и в лучах заходящего солнца горела только одна высокая, острая, золотая спица. А над спицей, тоже горевшие золотом, плыли облака, которые ветер с широкой реки гнал все дальше на запад.

...Из тихого домика Марфы Елизаровны выехали ночью, чтобы к рассвету попасть в Ораниенбаум.

Там-то уж, — Вася знал об этом хорошо, — он увидит наконец море.

Какое оно? Такое ли, каким он представлял его себе в мечтах, когда плавал он в своем воображении вместе с капитаном Куком на корабле «Резолюшин», когда скитался он, как Одиссей, по неведомым и чудесным странам? И велики ли волны на нем, и какие звезды светят над его темными валами?

Вася думал об этом все время, пока тяжелые, окованные железом колеса тележки стучали по бревенчатой мостовой бесконечной улицы, которую ямщик назвал Невской першпективой.

Ехали мимо каких-то дворцов, даже в сумерках поражавших своей красотой и величием. Но Вася не смотрел на них более.

Уже совсем стемнело. Дядя Петр Звенигородцев, сидевший в тележке рядом, задремал. На небе зажглись звезды. «Першпектива» еще долго тянулась, потом исчезла. Стали попадаться маленькие домики, окруженные высокими заборами, за которыми бешено рвались на цепях сторожевые псы. Все чаще дорога шла пустырями, над которыми поднимался белой пеленой ночной августовский туман.

Миновали деревни Волково, Лигово, Стрельну. Было холодно. Воздух был чистый и резкий. Пахло потом от невидимых лошадей, грязь чавкала под их ногами. А моря все не было.

Только иногда с запада тянуло ветерком, приносившим запах влаги, и там, на самом краю неба, звезды были бледнее к мельче, словно свет их поглощала другая, невидимая взору бездна.

«Не море ли это?» — думал Вася. А ночь все светлела и светлела.