— Когда же на штурм? — спрашивали его в полках.

— Терпение, хлопцы, терпение. Подождем, когда лед окрепнет, по льду обойдем неприятельский ретраншамент с флангов, разделаемся с принцем, а потом за саму крепость возьмемся.

Румянцев говорил о принце, а сам думал еще и о Платене. Эскадроны этого генерала, изрядно потрепанные, поредевшие наполовину, кружили где-то рядом, теша себя надеждой стремительным ударом очистить от русских кольбергскую дорогу и тем самым обеспечить доступ в осажденную крепость транспорту с продовольствием, идущему из Штеттина. Румянцев требовал от Берга, командовавшего русской кавалерией, наступательных действий, таких, какие предпринимал в его бригаде отряд Суворова. Не ждать неприятеля, самим искать его, искать и нападать — таков был смысл его приказов.

Вечером 3 ноября из главной квартиры армии неожиданно приехал генерал-лейтенант князь Голицын. Князь привез лимонов, два штофа водки из погребка фельдмаршала Бутурлина.

С подозрением косясь на гостинцы, выложенные на стол, Румянцев спросил:

— Приехал уговаривать снять осаду?

Голицын рассмеялся.

— Захотелось посмотреть, чем тут зятек занимается. Что касается снятия осады, — он сразу сделался серьезным, — я думаю, такое решение примешь и без моих уговоров, когда узнаешь, что прусский король отрядил на помощь Кольбергу еще один корпус под командованием генерала Шенкендорфа.

Румянцев, оставаясь внешне спокойным, налил из штофа полстакана, выпил, пососал ломтик лимона и только после этого заговорил:

— Откуда такие сведения?

— Сведения абсолютно точные, можешь в них не сомневаться.

Румянцев налил еще полстакана, но пить больше не стал.

— Пока Шенкендорф доберется до Померании, с Кольбергом будет покончено, — сказал он так, словно раздумывал вслух.

— Ты в этом уверен?

— Крепость вот-вот сломится, у принца кончилось продовольствие. По показаниям пленных, он готовится к ретираде.

Голицын тоже налил себе водки.

— А если принц удержится до прихода нового корпуса, что тогда? Не забывай, есть еще Платен. По нашим данным, он возвращается с огромным обозом.

— Я готов драться со всей прусской армией, но Кольберг будет мой! — резко сказал Румянцев. В глазах его выразилось такое упрямство, что Голицын понял; спорить с ним бесполезно.

Принесли чаю, и они стали ужинать. К разговору об осаде крепости больше не возвращались. Отпивая из своей чашки, Голицын украдкой поглядывал на Румянцева. Поведение зятя его забавляло. Своим упрямством он ему нравился. «Наверное, так и надо действовать, — думал он, — без твердости победы не добьешься…» Ему вспомнились анекдоты о пьяных забавах Румянцева в его еще не столь далекие холостяцкие годы. Худая слава ходила тогда за ним по пятам. Многие говорили, что доброго военачальника из него никогда не выйдет. А вот вышел-таки!

— Что тебе пишут из дома?

Голицын ехал сюда не только с надеждой заставить, его отказаться от осады. Весной, будучи в Москве, он гостил у сестры Екатерины Михайловны. Графиня показалась ему подавленной. И хоть она ни на что не жаловалась, он понял, отчего у нее такое настроение. Кто-то пустил сплетню, будто муж ее «путается» с дочкой канцлера Воронцова, выданной за графа Строганова. Направляясь в корпус, князь намеревался поговорить обо всем этом с зятем откровенно, по-мужски. Однако завести такой разговор у него сейчас не хватало духа. Да и стоило ли заводить? Стоило ли придавать значение каким-то сплетням?