Медсестра покачала головой и остановилась.

— Пациента нельзя перемещать, — твердо сказала она. — Что за глупости. У него страшные боли, он не может пошевелиться. Если он сядет, у него может открыться кровотечение.

Йона вернулся к палате Юсефа. Не постучавшись, он вошел, взял пульт, выключил телевизор, включил магнитофон и уселся на стул для посетителей. Юсеф открыл отекшие глаза и без интереса посмотрел на комиссара. Дренаж Бюлау, поддерживавший давление в его проколотом легком, издавал довольно приятное тихое бульканье.

— Похоже, тебя скоро выпишут, — сказал Йона.

— Хорошо бы, — слабо ответил Юсеф.

— Хотя тебя отправят в следственную тюрьму.

— Лисбет сказала, что главный прокурор еще не готов ничего делать, — возразил мальчик, быстро глянув на Карлен.

— Раньше — да. А теперь у нас есть свидетель.

Юсеф прикрыл глаза.

— Кто?

— Мы с тобой долго говорили, — сказал комиссар. — Но ты, может быть, хочешь отказаться от каких-то своих слов или что-нибудь добавить?

— Эвелин, — прошептал Юсеф.

— Ты можешь попасть в тюрьму надолго.

— Неправда.

— Нет, Юсеф, я говорю правду. Можешь на это рассчитывать. Тебя собираются отправить в следственную тюрьму, и у тебя есть право на юридическую защиту.

Юсеф попытался поднять руку, но не смог.

— Вы ее загипнотизировали, — улыбнулся он.

— Нет.

— Слово против слова?

— Ошибаешься, — сказал Йона и посмотрел в чистое бледное лицо мальчика. — У нас есть и техническое доказательство.

Юсеф стиснул зубы.

— У меня нет времени сидеть здесь. Но если ты хочешь что-нибудь рассказать, я могу задержаться, — дружелюбно предложил Йона.

Он с полминуты подождал, барабаня по ручке сиденья, поднялся, взял магнитофон и, коротко кивнув сотруднице соцотдела, вышел из палаты.

В машине комиссар подумал, что надо было, не щадя Юсефа, пересказать ему слова Эвелин и проследить за его реакцией. В мальчишке бурлила самоуверенность. Можно было бы попытаться спровоцировать его и выманить признание.

Пару минут комиссар колебался — не вернуться ли, но потом бросил эту мысль, чтобы не опаздывать на ужин к Дисе.

Было темно и туманно, когда он остановил машину возле нежно-желтоватого дома на Лютценгатан. Подходя к двери подъезда, комиссар почувствовал, что замерз — это было на него не похоже. Быстро оглянулся на площадь Карлаплан — подернутая инеем трава, черные ветки деревьев.

Йона попытался вспомнить Юсефа, лежащего в кровати, но единственное, что лезло в голову, — булькающий и шипящий дренажный аппарат. Комиссара не оставляло чувство, будто он видел что-то важное, но не понял, что именно.

Он думал об этом, когда поднимался на лифте и звонил в дверь Дисы. На звонок никто не открыл. Йона услышал, как на верхнем этаже кто-то вышел на лестничную клетку, тяжело вздыхая или беззвучно плача.

Расстроенная Диса открыла дверь. На ней были только лифчик и колготки.

— Я рассчитывала, что ты опоздаешь, — объяснила она.

— А я вот пришел пораньше, — сказал Йона и легко поцеловал ее в щеку.

— Зайди, пожалуйста, и закрой дверь, пока соседи не рассмотрели мои колготки.

В уютной прихожей пахло едой. Комиссар задел головой бахрому розового абажура.