– Да, но он не… – прерывисто выдохнул Тео, – его больше не будет дома.

Я подошла к нему и обняла.

– Знаю, – прошептала я, вспоминая о его личном храме. Его источнике успокоения.

Тео позволил обнять себя на мгновение, затем отстранился, и его голос снова зазвучал жестче:

– Если мы уедем сейчас, то, возможно, успеем. Успеем увидеть инсталляцию еще раз, прежде чем ее демонтируют.

– Ты упакуй вещи, а я найду ближайший прямой рейс.

Самый оптимальный рейс, который мне удалось подобрать, вылетал в субботу утром и прибывал в Маккарран в два часа дня. Мы помчались к машине Тео, припаркованной на долговременной стоянке, а затем потащили наши задницы вниз по полосе к галерее Wyhn.

Но опоздали.

Уилсон, дежурный охранник, покачал головой и открыл нам дверь.

– У вас около часа, потом приедут подрядчики и начнут сносить стены, – сообщил он.

– Почему так быстро? – спросила я.

– Деньги, деньги, мисс, почему же еще? – ответил Уилсон.

Он впустил нас в галерею, и мы двинулись по ее длинной стороне. Помещение выглядело так, словно его разграбили. На стенах только контуры от картин. Плакаты с описанием инсталляций исчезли. В конце я взяла Тео за руку, и мы вместе завернули за угол.

На глаза навернулись слезы. Ничего не осталось. Только кабели и провода, свисающие с потолка, как липкие волосы. Пустые крючки и застежки там, где сверкало солнце и текла вода. Платформа, на которой раньше таилась морская жизнь, была пуста, если не считать каких-то блестящих кусочков оранжевых осколков.

Тео медленно опустился на колени возле разбитого стекла. Пальцами толкнул маленькие оранжевые осколки по цементу. Я боялась, что он порежется. И сомневалась, что он почувствует что-то, если это случится. Его челюсти были сжаты, а глаза блестели. Тео с жестким выражением лица уставился на стекло, как будто одним взглядом мог заставить его снова стать целым.

Он поднял осколок.

– Неосторожные… неуклюжие… придурки, – буркнул он, тяжело дыша. Повернулся ко мне, и в его глазах стояли слезы, на поверхности которых плескалась боль. – Неужели они не знают? Вот оно. Это все, что осталось от Джоны. Если его установка сломается, ее уже не починить. Ее нельзя заменить. Неужели они этого не знают?

Я отрицательно покачала головой.

– Больше ничего не будет. – Его голос сорвался, а лицо сморщилось, и Тео согнулся пополам. – Он больше ничего не сделает. Ее нельзя заменить. Его нет, чтобы все исправить. Его здесь нет. Он…

Тео закрыл лицо руками. У него вырвалось рыдание. Потом еще одно. Я обняла его дрожащие плечи, и Тео наконец вылил на меня всю боль, которую так долго скрывал. Уткнулся лицом мне в шею, и я притянула его ближе, покрывая поцелуями волосы, щеку, висок. Я не сказала ни слова. Просто держала его так же, как он держал меня, когда я была пьяна и тонула.

– Господи. – Тео отвернулся, чтобы вытереть глаза рукавом. Он сделал несколько глубоких, дрожащих вдохов, затем снова перевел взгляд на пустую галерею. – Это будет в «Карнеги», – сказал он хриплым голосом, – он останется там навсегда.

– Так и будет, – прошептала я, вытирая слезы с его щек. – И мы сможем поехать посмотреть на него в любое время.