Господин Лин на тротуаре уже не один. Толпа не столь плотная, как возле парка, у скамейки, но мужчин, женщин и детей вокруг все больше – они держатся за руки, бегут, пихают друг дружку. Склады остались позади.
Дома на улицах в основном не очень высокие, и на их первом этаже непременно расположен какой-нибудь магазинчик – бакалея, рыбная лавка – или прачечная. Почти на каждом углу собираются поболтать компании молодых людей. Проезжают полицейские машины, раздается вой сирен. На господина Лина таращатся, но не враждебно, просто удивленно. Старик чувствует, что о нем шепчутся. Ему стыдно за рваную тапку и грязный халат. Он опускает голову, ускоряет шаг.
Больше трех часов Лин кружит по кварталу, думая, что движется вперед, но на самом деле каждый час возвращаясь на прежнее место. Уличный гвалт, музыка, доносящаяся из квартир с открытыми окнами или из радиоприемников, которые многие подростки носят на плечах; выхлопные газы, рев моторов, запах кухни, гнилых фруктов, выброшенных на тротуар, – все это выматывает старика.
Теперь он ступает очень медленно. Из-за разодранной тапки и вынужденной хромоты у Лина разболелось бедро. Ребенка нести все труднее. Девочка словно весит тонну. Старика мучает жажда. И голод. На секунду он останавливается, опирается о фонарь и достает пакетик с бриошью, смоченной в молоке и в воде. Пытается накормить Сандью, не запачкав ее чудесное платье. Сам проглатывает пару кусочков.
Внезапно из цветочного магазина, напротив которого застыл Лин, выскакивает женщина и направляется прямо к старику. Наверное, хозяйка. Она трясет метлой и кричит. Призывает людей в свидетели, метлой указывает на разорванную тапку и вонючие пятна. Гонит оборванца прочь, требует, чтобы он немедленно убрался. Машет рукой, тычет пальцем в горизонт, словно предлагая Лину провалиться сквозь землю. Вокруг собираются зеваки. Старик сам не свой от стыда. Женщина под смех толпы заводится сильнее. Она ликует, напоминая при этом глупую толстую цесарку, в ярости разметавшую навоз на заднем дворе. Лин поспешно прячет пакетик с бриошью в карман и сбегает. Люди смеются, глядя на хромого испуганного человека, подволакивающего лапу, подобно раненому зверьку. А толстуха продолжает кричать, бросая слова, будто камни. И смех вонзается в сердце старика, рассекая его своим острым лезвием.
Господин Лин больше не видит солнца, не чувствует первого нежного тепла весны. Он шагает на автомате, из последних сил прижимая к себе малышку, едва переставляя ноги, не замечая ни улиц, ни домов. Глядя вперед безумным взглядом странника.
Проходят часы, день клонится к вечеру. Господин Лин в пути с раннего утра. С раннего утра он цепляется за надежду – отыскать нужную улицу, скамейку и своего друга. Мысли путаются. Старик начинает думать, что поступил опрометчиво, что город подобен огромному чудищу, которое сожрет его с потрохами. Ему кажется, он уже не найдет ничего – ни друга, ни скамейку, ни даже замок, откуда сбежал. Лин злится на себя. Но не потому что устал, сломался и выглядит жалко, а потому что переживает за внучку. Ведь и ее он обрек на истощение, на скитания, на пыль, зной и шум, на смех прохожих. Какой из него дедушка? Стыд отравляет, словно яд.