— Мы утром узнали, что в Патриции кто-то умер.

Реттиг кивает, но не сразу. Подумал сначала, как реагировать.

— Больной…

— Мужчина или женщина?

— Мужчина.

— Он писал письма?

Реттиг быстро оглядывается по сторонам:

— Об этом говорить не надо. — Он улыбается Яну, но улыбка получается неестественной.

Интересно, знает ли Реттиг, что он вложил в конверт свое письмо, адресованное Алис Рами. Вернее, женщине, про которую он думает, что она и есть Алис Рами. Может, и знает. Не исключено.

— Собственно, хотел я спросить вот что: почему эти письма так для тебя важны? Можешь рассказать?

Реттиг опускает глаза.

— Мой брат в тюрьме, — тихо говорит он после долгой паузы. — Сводный брат. Тумас.

— В больнице? В Санкта-Психо?

— Нет… в тюрьме. В Кумле. Восемь лет за особо дерзкое ограбление. И он ни о чем так не мечтает, как получать письма… много писем. Но большинство до него не доходит. Их перехватывают. И я не могу наладить с ним контакт, потому что тогда… тогда — прощай, работа. — Он глубоко вздохнул. — Так что я пытаюсь хоть что-то сделать для бедняг в Патриции.

Ян кивнул. Вполне правдоподобно.

— А тот, кто умер… — еще раз спрашивает он. — Он получал письма? Или писал?

— Нет… — устало произносит Реттиг. — Педофил на принудительном лечении, никаких связей, никаких друзей, никаких корреспондентов. У него остался только один настоящий друг… и знаешь, кто? Вернее, что? Он был уверен, что на плече у него вторая голова. Сам тихий и приветливый, а вот вторая голова — кошмар, да и только… Ясное дело, никто эту голову не видел, кроме него самого… Но парень клялся и божился, что не он, а его вторая голова вынуждает его кидаться на детишек. И за стенами Патриции у него никого не было. Даже адвокат отказался его навещать, так что он впал в депрессию. И чем дальше, тем хуже.

— И что он сделал?

— Рано утром у него случился припадок активности… и он — естественно, под руководством второй головы — проник в комнату, где нет решетки на окне. И выбросился на каменную веранду. С пятого этажа.

— Рано утром?

Реттиг уже повернулся, чтобы идти назад, но задержался на секунду:

— Мы нашли его в половине седьмого, но врач считает, что погиб он около четырех утра… В это время суток одиночество достает хуже всего, или как?

На этот вопрос у Яна ответа нет. Но чувствовал он себя очень скверно — будто именно он явился причиной самоубийства.

— Не знаю… — говорит он, — я в это время сплю.

Бетонная стена рядом с детским садом. Олицетворение безнадежности. Безнадежности и жестокости. Эта мысль посещает Яна каждый раз, когда он гуляет с детьми во дворе, поэтому он старается смотреть в другую сторону. В сторону ратуши.

Там кипит жизнь — подъезжают и отъезжают машины, дети бегут в школу, загораются и гаснут по вечерам окна… Тоже свой распорядок, как и в его подготовительной школе.

Середина октября. Над побережьем плывут темные набрякшие облака. Дети играют во дворе, но как только с неба начинают капать первые ледяные капли осеннего дождя, Ян быстро уводит их в помещение. Все равно через несколько минут предстоит медосмотр: сестра из клиники периодически контролирует здоровье детей.