Улыбка исчезает с лица Марии-Луизы. Она смотрит на Яна непонимающе.

— Я лежал в детской психиатрической клинике. Детской и юношеской. Мы называли ее Юпсик. Но там тоже было ограждение, как и в Санкта-Патриция. Буйные и напуганные подростки. Два сорта, как ты выразилась. Буйные и напуганные.

— И почему тебя туда направили? За что?

— Ни за что. Я был из напуганных. Меня страшил окружающий мир.

Продолжительное молчание.

— А я и не знала… ты никогда не рассказывал, Ян.

— Случая не было. Но я нисколько этого не стыжусь.

Мария-Луиза кивает — ну как же, понимаю, понимаю… она все понимает. И Ян осознает, что теперь она будет смотреть на него совершенно иными глазами.

Весь день он то и дело ловит на себе ее испытующий и настороженный взгляд. Как же — подвел свою начальницу. Показал, что у него в душе есть тайные трещины.

Ну и хорошо. Через трещины проникает свет.

Последнее, что он делает, — впихивает свой дневник вместе с книжками Рами в личный шкаф. Там уже места нет — куртки, зонтик, книги… но когда она в пятницу выйдет из Санкта-Психо, он откроет шкаф и покажет ей книги с новыми рисунками.

Потому что на этот раз она выйдет из больницы. Он ей поможет. На этот раз все должно получиться.

Ян знал, что существует единственная лазейка из Юпсика — незапертое вытяжное окно над плитой в кухне. Повара отказывались работать в чаду и время от времени открывали это окно. Проветривали. Кухня помещалась с задней стороны строения, дверь в кухню тоже не запиралась. Но в кухне почти всегда были люди. Так что, если хочешь бежать, надо встать ни свет ни заря.

Он проснулся в шесть — поставил будильник на своих часах. Когда он зажужжал, Ян проснулся и почувствовал рядом с собой гибкое тело.

Это была Рами. Глаза ее были открыты.

Он быстро провел рукой по простыне — сухая. Слава богу.

Она подняла голову и поцеловала его в лоб:

— Следующая остановка — Стокгольм.

Охотнее всего Ян остался бы в постели. Бежать из Юпсика ему вовсе не хотелось, но он кивнул. Они встали.

Оделись, не зажигая свет, и выскользнули в коридор, как две серые тени. Дневник и одежду он положил в сумку. Толстое покрывало с кровати — под мышкой. У Рами тоже были сумка и гитара в футляре.

— Ты возьмешь гитару?

— Я же сказала — мы будем петь и играть в Стокгольме. На улицах, в метро.

Ян петь не умел, но промолчал.

Все двери закрыты. В конце коридора дверь в ординаторскую. Ян задержался у этой двери — тоже заперта. Дежурные, наверное, десятый сон видят.

В кухне двери вообще не было. Свет погашен, ни души.

— Я открою, — прошептала Рами.

Она прислонила футляр с гитарой к мойке, встала на стул, открыла шпингалет и дернула створку на себя. В комнату ворвалась струя морозного воздуха. Рами с шумом потянула носом.

— Стокгольм, — произнесла она мечтательно, как заклинание.

Вскочила на плиту, ни секунды не задумываясь, выпрыгнула из окна, схватила стоящий на каменной веранде садовый стул, оглянулась на Яна и побежала к ограждению. Он стоял в проеме окна и медлил.

О, дьявол, подумал он, повернулся и выбежал в коридор. Остановился у ординаторской, изо всех сил постучал кулаком в дверь и вернулся в кухню. Ян не знал, есть ли там кто, — во всяком случае, он не ждал ответа.