— Я не спутаю тебя с графом. Не на такого напал, — пробормотал Шурик и хотел пройти мимо, но фрак поклонился и сказал:

— Добрый вечер. Милости прошу к нашему шалашу! Я правильно говорю по-русски? — фрак улыбнулся.

— С акцентом, — невозмутимо ответил Шурик, позволил снять с себя плащ, заплатил сорок шиллингов за вход и, словно на ринг, поднялся в зал.

Зал был небольшой и довольно уютный. Напротив, по диагонали, — освещенная сцена, опущенный занавес; налево — полукругом стойка с яркой губастой блондинкой; перед сценой — столики, отгороженные друг от друга невысоким барьером.

— Желаете сесть?

Шурик повернулся, он не заметил, что фрак почтительно следует за ним.

— Постою, там посмотрим, — буркнул Шурик и подошел к стойке.

Блондинка тяжеловесно порхнула вдоль стойки и спросила:

— Говорите по-английски?

— Нет, — ответил Шурик.

— По-немецки?

— Немного.

За спиной что-то сказали на незнакомом языке; Шурик понял только одно слово: русский — и резко повернулся. Фрак улыбнулся, из носа у него торчали волосы.

— Вы меня извините, — он поклонился, — но ухаживать за гостями входит в мои обязанности. Я сделал за вас небольшой заказ. У нас такой порядок — не заказывать нельзя.

— Спасибо, — Шурик с удовольствием уже сбежал бы отсюда, но было поздно. — Спасибо, — повторил он, — закажите мне еще бокал минеральной воды. Без льда.

Фрак дал барменше команду и снова повернулся к боксеру.

— Господин поет? — Он тронул выпирающий кадык.

— Да. В легком весе, — сказал Шурик басом и отвернулся.

Барменша подвинула ему чашку кофе, плеснула в бокал коньяку, поставила бокал с водой и хотела отойти, но Шурик остановил ее вопросом:

— Сколько? — для наглядности он протянул руку и потер пальцами друг о друга.

Барменша рассмеялась, на щеках у нее появились симпатичные ямочки, взяла бумажную салфетку и написала: сорок.

Он положил на стойку сорок шиллингов, произвел несложное арифметическое действие, известное под названием сложение, и расстроился. «Расширение кругозора» обходилось дорого, за восемьдесят монет можно было купить две нейлоновые рубашки или отличный плащ-болонью. Пусть Зигмунд утверждает, что цивилизованные люди нейлон уже не носят. Шурик прикинулся бы нецивилизованным. Но деньги уже пропали, и он взял чашку кофе и незаметно огляделся.

Зал, как Шурик и отметил сразу, небольшой, уютный, чистенький и отделан со вкусом. Народу немного, за столиками в основном сидели мужчины, были и парочки, но не сказать, что молодые. Несколько девушек стояли, как и Шурик, у стойки; симпатичные или нет — он разглядеть не мог, так как сначала они заинтересованно взглянули на Шурика, но барменша им что-то сказала, и девушки отвернулись.

Послышалась тихая камерная музыка, и занавес пополз вверх. Шурик взглянул на часы — двенадцать. Сажина еще нет, но от ребят попадет точно. Поверят, что заблудился? Роберт поверит, а Зигмунд — никогда. Всыплют. Сажину скажут? Только взглянуть на сцену, пять минут, и бегом.

На подмостках появилась не очень молодая и изрядно напудренная женщина в бальном платье. Интерьер — широкая кровать и огромное трюмо, — видимо, спальная комната. Женщина устало прошлась, трогая привычные вещи, что-то напевала, прикрыла глаза и сделала несколько танцевальных движений. Шурик понял, что она вернулась домой с бала или вечеринки. Затем она сняла браслет, ожерелье, шиньон, достала из шкафчика бутылку, сделала глоток. После этого села перед трюмо и начала раздеваться, делала все не торопясь, ритмично и небрежно, и Шурик подумал, что она здорово тренирована.