— Хватит, Федор, — остановила она его с легким недоумением и даже, как показалось ему, брезгливостью. — У меня есть мое дело, и оно меня вполне устраивает. Я не собираюсь покорять Москву и вообще не намерена никуда уезжать отсюда.

— Хочешь убедить меня, что запах конского навоза тебе милее всего на свете? — саркастически спросил Федор.

— Да я лучше буду убирать конский навоз, чем продавать пылесосы в стеклянном супермаркете, где гуляют толпы городских бездельников, которым нужно заглядывать в зубы и угадывать их желания.

— Однако странные у тебя представления о жизни в городе. В зубы скорее заглядывают как раз лошадям.

— Город для меня бессмысленное и хаотичное место. Я никогда не стану жить там.

— Ты хоть раз была в городе? — поинтересовался Федор, чувствуя себя задетым за живое.

— Один раз была. В Горно-Алтайске.

— И с таким богатым опытом ты ненавидишь город за его пылесосы и стеклянные магазины? — съязвил он. — Как это похоже на деревню! Не видеть ни черта в мире и выносить обо всем брезгливые суждения. Что ты будешь вспоминать на смертном одре? Как всю жизнь накручивала хвосты лошадям?

— Я буду вспоминать то же, что и все, — невозмутимо сказала она. — А количество жизненных впечатлений необязательно переходит в качество. Везде происходит одно и то же. Я могу жить в деревне и знать о мире гораздо больше тебя.

Это было чересчур. Федор ощутил в себе злость и с удовольствием излил свое раздражение:

— Ну, конечно. Где уж нам, городским бездельникам. Приезжаем к вам в деревню писать диссертации, за жизненным опытом, так сказать. И все равно питаем странные иллюзии. Все никак не обретем нужной степени бесстрастия. А нужно-то всего: сидеть в горах и изо всех сил сомневаться в многообразии мира. Ты случайно в буддисты не записалась?

— Нет, — спокойно ответила Аглая. — Но я не сомневаюсь. Я просто знаю.

— Что ты знаешь? — нетерпеливо осведомился Федор.

— Что жизнь везде одинакова.

Она поискала что-то глазами, подошла к лежавшим впритык камням и сдвинула один. В тени под камнями спаривались темно-серые ящерицы с красивым сетчатым рисунком на спинках. Внезапно оказавшись на свету, они недовольно замигали круглыми глазами и с шорохом шмыгнули в траву. Федор несколько секунд точно так же моргал, не находя слов.

— Да, — наконец произнес он, — как говорится, комментарии излишни.

Аглая, вдруг зардевшись, положила камень на место.

— Я не совсем это хотела сказать.

— Да нет же, именно это, — возразил Федор, неожиданно успокоившись и даже ощутив потерянную было уверенность в себе. — Хотя я не буду повторять избитую истину, что все бабы дуры. Это слишком просто.

Он прошелся туда-сюда и снова встал перед ней.

— Думаешь, я не вижу тебя насквозь? — спросил он, забыв, что несколько минут назад говорил нечто противоположное. — Все твои желания вижу. У тебя в голове одно: осчастливить какого-нибудь здешнего немытого пастуха, нарожать ему десяток пастушат и всю жизнь штопать им драные носки. Вот твой предел. А вся философия насчет пылесосов и остального — самообман, чтобы не чувствовать себя ущербной и не реветь над своей несчастной жизнью. Ну что, я не прав? Ведь хочешь нарожать кучу детей, чтоб ни о чем другом не думалось?