Но это лишь часть причин: признаюсь, шопенгауэровские труды, жизнь и душа настолько очаровали меня, что я не смог пройти мимо возможности поразмыслить вслух о формировании его характера. Не сумел я и устоять перед искушением исследовать моменты, в которых Шопенгауэр предвосхитил Фрейда и подготовил почву для зарождения психотерапии.

Полагаю, эта книга – лучшая демонстрация эффективности групповой терапии из всех, что я написал. Джулиус был терапевтом, которым всегда старался быть я сам. В книге у него развивается неизлечимая злокачественная меланома. Несмотря на болезнь, он продолжает находить смысл в жизни даже на пороге смерти, улучшая жизнь всех членов своей группы. Он открыт, великодушен, сфокусирован на «здесь и сейчас» и отдает всю оставшуюся у него энергию, помогая членам группы исследовать их взаимоотношения друг с другом и познавать самих себя.

Выбор заглавия для этого романа дался мне неожиданно легко: как только в моем сознании всплыл вариант «Шопенгауэр как лекарство», я его принял. Мне понравилась его двусмысленность: Шопенгауэру-человеку предлагается лекарство, а Шопенгауэр-мыслитель предлагает целительное средство всем нам[36].

Прошло двенадцать лет после публикации, а этот роман все еще держится бодрячком. Одна чешская кинокомпания работает над его экранизацией. «Шопенгауэр как лекарство» также предвосхитил появление сферы клинической философии, как я узнал от ведущих специалистов этой дисциплины.

Несколько лет назад на ежегодном съезде Американской ассоциации групповой психотерапии в Сан-Франциско большая аудитория групповых терапевтов наблюдала, как Молин Лежч, мой бывший студент и соавтор пятого издания моего учебника по групповой терапии, вел длившуюся полдня встречу актеров, игравших членов группы в романе. Мой сын Бен отбирал актеров, режиссировал постановку и играл одного из персонажей. У актеров не было сценария, но их попросили представить себя в терапевтической группе, быть в своем образе и спонтанно взаимодействовать с другими членами группы. А я потом участвовал в дискуссии по отдельным фрагментам взаимодействия.

Другой мой сын, Виктор, снял фильм об этом событии и выложил видео на своем образовательном сайте. Для меня было огромным удовольствием отойти в сторону и наблюдать, как придуманные мной персонажи взаимодействуют во плоти.

Пока я писал эту книгу, умерла моя сестра Джин. Джин, на семь лет старше меня, была нежной душой, и я очень любил ее. Когда мы стали взрослыми, она поселилась на Восточном побережье, я – на Западном, но мы звонили друг другу еженедельно. И в каждый свой приезд в Вашингтон я непременно гостил у Джин и ее мужа Мортона, кардиолога, всегда щедрого и гостеприимного хозяина дома.

У Джин развилась агрессивная деменция, и во время моего последнего визита в Вашингтоне, за несколько недель до своей смерти, она уже меня не узнавала. Поскольку ощущение, что я лишился сестры, возникло у меня заранее, новость о ее смерти не потрясла меня – во всяком случае на сознательном уровне. Напротив, я приветствовал ее как избавление для Джин и ее семьи, и на следующий день мы с Мэрилин вылетели в Вашингтон, чтобы присутствовать на похоронах.