По первости думал боярин, что ведьмачка князя околдовала, но потом понял – глубже искать надо. Предполагал он еще, что Купава – ишь старая любовь вернулась – нашептывает по ночам тихонько скверну разную Константину на ухо. Она, известное дело, холопка, вот и печется о подлых смердах. Но потом понял Онуфрий, что и не в ней дело, ох, не в ней, иначе зачем бы князь Ратьшу вызвал. Хорошо еще, что тот с приездом задерживается по причине болезни. Вот бы Господь смилостивился, да и вовсе старого ворчуна к себе прибрал.

А может, из бояр кто тайные козни учиняет? Он подозрительно оглядел всех присутствующих – кто именно? Завид? Он ведь в точности своему имени соответствует. Для него и лошаденка чужая завсегда выносливее, и терем другого боярина красивее, и угодья у него самого хуже, чем у всех прочих. Да нет, иначе князь сегодня не взыскал бы с него аж тридцать гривен. Искать надо среди тех, кого Константин на суде своем не помянул. Тогда один Куней и остается. Неужто он?

– А ты уверен в этом? – где-то вдалеке послышался голос князя. Онуфрий чуть нахмурился, затем облегченно вздохнул, вспомнил, о чем шла у них речь, и степенно отвечал:

– Иначе и быть не может.

– Ну, тогда назови своего пращура в шестом колене, – не отставал князь.

Боярин усмехнулся, мол, запросто, потом озадаченно почесал в затылке, крякнул огорченно и виновато развел руками:

– Воля твоя, княже, ан запамятовал я.

– Вот, – назидательно поднял вверх указательный палец Константин. – Так и ты. Внуки еще вспомянут о деде, а уж после все – как и не жил ты, боярин, на белом свете, меды сладкие не пил, по земле не ходил, на пирах у меня не сиживал. А его слава, его песни, – он показал на гусляра, – не только внуков наших, века переживет, потому как народ петь их будет да его самого добрым словом поминать.

– Ну и возвысил ты его, княже, без меры, – не удержался, возразил обидчиво Онуфрий.

– И в меру, и по заслугам, – не согласился Константин. – Ибо он правду поет. И о тебе, и обо мне. И когда потомки твои уже забудут, что ты был и жил, другой гусляр им напомнит, споет что-нибудь о твоих деяниях.

– Это о каких же? – нахмурился боярин.

– А какие были у тебя в жизни, о таких и споет, – насмешливо заметил Константин.

– Это как же, что сам захочет? – возмутился боярин.

– Именно так, – подтвердил князь. – И слова его тебе не остановить, не пресечь. Коли что легло в строку песенную – все. Это как печать будет, на всю жизнь и даже после смерти. Кому золотая, кому серебряная, кому из деревяшки простой, а кому... каинова, – веско подытожил Константин, вспомнив слова Доброгневы, и внимательно посмотрел в глаза боярину. И сразу же, судя по тому, как они тревожно забегали, заметались, понял – права была ведьмачка, ох как права, но дальше эту тему развивать не стал, решив не торопить событий.

«Разве что сам князь Глеб выдал, – растерянно подумал Онуфрий. – Ишь как зыркает Константин – то ли знает все, то ли чует просто. Да нет, не должно. Не будет Глеб своего верного слугу выдавать. Ему это ни к чему. Нужен я ему, и еще долго у него во мне нуждишка будет – уж я постараюсь. Тогда кто-то из бояр, но кто? Куней не мог – он всегда подпевал мне в голос. Знает, пока едины мы – силой останемся. А может, князь хитро сделал? Легонько наказал своего наушника, дабы у меня и помыслов про него не было. Тогда кто же? Сегодня, пожалуй, легче всех Житобуд отделался, да и то придрался к нему князь. Оно ведь и впрямь никогда такого не бывало, чтоб у боярского смерда по его смерти все князю отходило. Наверное, хоть как-то да надо было его ущемить, дабы видимость соблюсти. Ну точно, он. Ай да Житобуд. Хитер, бес, но ведь и я не промах», – помыслил он с удовлетворением.