В доказательство того, что князь и впрямь выносил порою решения в пользу простого люда, а также утесняемых боярами купцов, у нас есть подлинные архивные записи. Но, с другой стороны, имеются и другие данные, гласящие совершенно о противоположном, о судебных ошибках и вовсе явной несправедливости в пользу бояр, причем судебные заседания вел именно князь и он же выносил решение.
Правда, датированы они более ранним временем, поэтому можно с уверенностью полагать, что у Константина просто поменялся вирник, который и подсказывал князю, облаченному в тогу Фемиды, то или иное решение.
Впрочем, надо отдать должное Константину. Законам он и впрямь уделял большое внимание, и, пожалуй, ни одно изменение в них, ни одно новшество не проходило без его пристального взгляда. И даже смерть главного вирника, то есть судьи Сильвестра, которому, по всей видимости, и принадлежит главная и основная заслуга во всем, что касается судебных вопросов, а также самих законов, уже не смогла, к счастью, остановить или как-то притормозить этот благодатный процесс.
Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.
Т.2. С.86-87. СПб., 1830
Глава 20
Махнем не глядя?
Вдвойне приятно обманывать обманщика.
Ж. Лафонтен
Ох и невесело сиделось боярам ноне в княжьей гриднице. Веселиться-то было не с чего. Мосяга домишко купецкий вспоминал, который между пальцев проплыл, Житобуд с тоской думал, что завтра придется упрямой вдове всю скотину отдавать, а Завид и вовсе в печали был, почти физически ощущая, как гривна за гривной – и так все тридцать штук – выпрыгивают из его рук и разбегаются кто куда. Большая часть к князю в закрома, а меньшая – к подлому Охриму, вчера еще закупу, а ныне вольному смерду.
Даже песни гусляра не веселили, хотя тот сегодня, против обыкновения, пока не позволил себе ни единого критического слова в отношении не только князя, но и бояр. Глаза гусляра светились радостно, и он охотно выполнял все пожелания Константина, уважительно выслушивая их, помногу задумываясь и стараясь угодить, чего за ним ранее никогда не водилось.
– Ишь как присмирел, – кивая на него, отметил такой крутой поворот в поведении певца Онуфрий. – А если еще в твоем порубе, княже, посидит, так и вовсе станет, как глина податливая. И из песен тоже задиристость-то повыбрасывает, споет что нам угодно да как угодно.
Гусляр, до того в задумчивости легонько перебиравший струны, услыхав речь Онуфрия, зло вспыхнул, гордо выпрямился, но Константин не дал разразиться неизбежному скандалу и, упредив вероятный дерзкий ответ Стожара, властно осадил его, махнув рукой, и сам, обернувшись к боярину, ответил вместо певца:
– Как думаешь, Онуфрий, долго ли о тебе память жить будет после кончины твоей?
– Ну, сколько род мой жить будет, столько и память, – неуверенно протянул боярин. Последние месяцы, начиная с той самой зимней поездки в Переяславль к Ингварю Игоревичу, Онуфрий ловил себя на неприятной мысли, что он сам хоть и умен, а вот князя понимать перестал. Ранее тот перед ним как на ладони был, и поведение его предсказывалось с легкостью неописуемой. Ежели что неприятное в лоб сказать, то князь в гнев впадет, опалу на какого-нибудь мешающего боярина наложит, как это с прямодушным Ратьшей получилось. А ежели польстить с умом, то можно и подарок хороший заполучить. С зимы же все испортилось, наперекосяк пошло.