– Это правда, Рейнхард?

– В рамках занимаемой должности я читаю много литературы об агрессии и конфликтах, – невозмутимо ответил Эрнст. – В тех документах как раз об этом.

– Ты никогда со мной этим не делился, – заметил Гитлер и, инстинктивно чувствуя малейший намек на заговор, спросил: – Министр обороны фон Бломберг в курсе твоих дел?

– Нет. Докладывать пока не о чем. Как ясно из названия, это лишь исследование, проводимое совместно с Вальдхаймским военным училищем. Я хочу собрать информацию, и только. Возможно, ничего и не получится. – Стыдясь, что опускается до подобного, Эрнст добавил, надеясь, что глаза блестят угоднически, как у Геббельса: – Но возможно, результаты покажут нам, как сделать армию сильнее и эффективнее для достижения великих целей, которые вы наметили для нашей родины.

Возымело ли раболепство эффект, Эрнст не понял. Гитлер поднялся и зашагал по кабинету. Вот он подошел к подробной модели Олимпийского стадиона и долго на нее смотрел. Полковнику казалось, стук сердца отдается у него в зубах.

– Вызовите ко мне архитектора! Немедленно! – закричал Гитлер, обернувшись.

– Да, мой фюрер, – отозвалась помощница и поспешила в приемную.

Минуту спустя в кабинет вошел не Альберт Шпеер[16], а Генрих Гиммлер в черной форме. Слабый подбородок, хилое тело и круглые очки в черной оправе позволяли забыть, что это абсолютный правитель СС, гестапо и других подразделений немецкой полиции.

Гиммлер отдал свой фирменный неуклюжий салют и обратил на Гитлера обожающий взгляд серо-голубых глаз. Фюрер ответил своим стандартным приветствием – вяло махнул рукой через плечо.

Рейхсфюрер СС оглядел кабинет и решил, что может поделиться новостями.

Гитлер рассеянно показал на сервиз с кофе и шоколадом, но Гиммлер качнул головой. Обычно он весь был самообладание – заискивающие взгляды на фюрера не в счет, – но сегодня, как заметил Эрнст, нервничал.

– Я по вопросу безопасности, – доложил он. – Утром командующий СС Гамбурга получил письмо, датированное сегодняшним числом. В послании к нему обращаются не по имени, а по должности и говорится, что в следующие несколько дней русский устроит в Берлине диверсию. Якобы крупную диверсию.

– От кого письмо?

– Автор называет себя убежденным нацистом, а имя не раскрывает. Письмо нашли на улице, о его происхождении ничего не известно. – Гиммлер сверкнул ровными белоснежными зубами, поморщился, как ребенок, огорчивший отца, снял очки, протер стекла и снова надел. – Неизвестный отправитель обещал выяснить имя диверсанта и доложить результат. Больше он ничего не прислал. Конверт был обнаружен случайным прохожим, значит отправителя перехватили и не исключено, что убили. Вряд ли мы выясним подробности.

– На каком языке письмо? – спросил Гитлер. – На немецком?

– Да, мой фюрер.

– Диверсия… О какой диверсии речь?

– Мы не знаем.

– Ах, большевики с удовольствием сорвут нам Олимпиаду, – сказал Гитлер, и его лицо перекосилось от злости.

– Думаете, это не злая шутка? – предположил Геринг.

– Может, это и шутка, – ответил Гиммлер, – но через Гамбург сейчас проезжают десятки тысяч иностранцев. Вдруг кто-то услышал о заговоре, но вмешиваться не захотел, вот и написал анонимку? В Берлине я велю каждому удвоить бдительность, свяжусь с военным командованием, с другими министрами. Службам охраны правопорядка я уже приказал вплотную заняться этим сообщением.