— Adsumus! Adsuuuuuuumuuuuus!

Рейневан увидел их. И помертвел.

Но случайности и мгновения счастья выпадают всем. Ни у кого нет на них монопольных прав. Особенно в ту ночь.

Когда вслед за гуситской конницей из-за телег в погоню за силезцами ринулась пехота, некоторые из артиллеристов присоединились к преследователям. Не все. Части из них так полюбилось огневое оружие, что даже в погоню они не шли без него. Хуфницы, у которых лафеты были на колесах, прямо-таки идеально годились для таких маневров. Понадобилась удача, чтобы три артиллерийских расчета вытолкнули и выкатили свои хуфницы в поле точно напротив атакующих черных всадников. Видя, к чему дело идет, пушкари развернули лафеты. И поднесли фитили к запалам.

Град свинцовой дроби, обрезков железа и насеченных гвоздей был для закованных в пластины всадников не более, чем горохом и как горох от стены отскочил от нагрудников. Однако угол подъема стволов был таков, что большая часть зарядов досталась коням. И учинила среди них настоящее побоище. Ни один из коней не выдержал залпа, ни один не устоял. Несколько всадников оказались придавленными телами коней, нескольких раздавили дергающиеся копыта. Другие поднимались с земли, вставали, хрипели, водя дурными от гашиша глазами. Остыть им не дали.

Из-за телег вагенбурга вылетел последний резерв сирот. Легко раненные. Повозочные. Кузнецы и шорники. Женщины, подростки. Вооруженные чем придется. Черных всадников оттеснили и перевернули вилами, партизанами и гизармами, перевернутых сироты покрыли, словно муравьи. Поднимались и опускались клоницы, секиры, палицы, тележные валки и молоты, колотя по забралам шлемов, по шорцам, налокотникам, наколенникам. В щели лат втыкались острия ножей, заостренные концы палок и серпов. Хрип превратился в дикий, душераздирающий скрежет.

Черные всадники умирали тяжело. И долго. Долго не хотели расставаться с жизнью. Но гуситы били, били, били и били.

До результата.

Стенолаз видел все это, и Рейневан видел все это. Рейневан видел Стенолаза, Стенолаз видел Рейневана. Они смотрели друг на друга сквозь кровавое поле боя туманящимися от ненависти глазами. Наконец Рейневан, яростно взревев, ударил коня шпорами и помчался на Стенолаза, размахивая мечом.

Стенолаз отпустил трензеля, резким движением поднял обе руки, проделал ими в воздухе сложное движение. Его моментально окружил потрескивающий и искрящийся отсвет, вокруг распростертых рук начал расти и вспухать огненный шар. Но чару Стенолаз бросить не смог. Не успел. Рейневан несся галопом, а со стороны поля боя на Стенолаза мчалась группа конников, уже готовых вот-вот навалиться на него. От телег бежала толпа литомысских пехотинцев с цепами и алебардами. Стенолаз прокричал заклинание, замахал руками как крыльями. На глазах у Рейневана и изумленных сирот с седла вороного жеребца сорвалась, размахивая крыльями, большая птица. Сорвалась, подпрыгнула и унеслась в небо, дико скрежеща. Улетела и исчезла.

— Чары! — рявкнул Матей Салава из Липы. — Папские чары! Тьфу!

Чтобы разрядить злость, он хватанул вороного жеребца топором по лбу. Жеребец упал на колени, потом повалился на бок, засучил ногами.