Долгое время я не терял надежды. Стоило крысе пискнуть за обшивкой стены или капле дождя, просочившись сквозь крышу, упасть на пол чердака, меня охватывал неистовый трепет. Неужели, думалось мне, я наконец-таки напал на след чьей-то души, не обретшей покоя? Страха я не испытывал вовсе, хотя ночами обыкновенно посылал миссис Д’Одд, женщину крепкого и здорового ума, разузнать в чем дело, а сам, укрывшись с головой одеялом, предавался восторгу ожидания, увы, всегда напрасного. Причины подозрительных звуков неизменно оказывались столь абсурдно естественными и банальными, что даже самое пылкое воображение не могло сообщить им романтического очарования.

Я поневоле смирился бы с таким положением вещей, если бы не Джоррокс с фермы Хэвисток. Это грубый малый плотного телосложения и приземленных взглядов, знакомству с которым я обязан лишь тому независящему от меня обстоятельству, что его поля граничат с моими владениями. Так вот этот Джоррокс, при всей своей неспособности по достоинству оценить наследие старины, обладает самым что ни на есть настоящим привидением. Правда, оно не такое уж и древнее – бродит со времен правления короля Георга II, когда молодая леди перерезала себе горло, узнав о гибели возлюбленного в Деттингенском сражении[12]. И все-таки даже такой дух прибавляет дому респектабельности, особенно в сочетании с пятнами крови на полу. Джоррокс совершенно не сознает своего счастья: мне больно слышать, какими словами поминает он привидение. Ему невдомек, как я жажду тех стонов и полночных завываний, которые он описывает со столь неуместной неприязнью. Вот до чего доводят демократические порядки, позволяющие призракам покидать почтенных землевладельцев и, уничтожая всякие сословные различия, жить в полной безвестности под кровом простолюдинов.

Как бы то ни было, упорства мне не занимать. Иначе из той противоестественной для меня обстановки, в которой прошла первая половина моей жизни, я не поднялся бы до тех сфер, где мне и надлежит вращаться. Итак, я вознамерился непременно обеспечить себе привидение, но вот как это сделать, не было ясно ни мне, ни миссис Д’Одд. Из прочитанного я знал, что такие феномены обыкновенно возникают вследствие преступления. Если так, то какое преступление надлежало совершить и кому? Меня посетила безумная идея уговорить дворецкого Уоткинса ради славы нашего дома принести в жертву себя или кого-нибудь другого. За вознаграждение, разумеется. Я попробовал упомянуть об этом полушутя, но мое предложение, по-видимому, не произвело благоприятного впечатления ни на дворецкого, ни на других слуг. По крайней мере, я не знаю, чему еще приписать тот факт, что все они до единого в тот же день покинули поместье.

– Любимый, – сказала мне миссис Д’Одд однажды после ужина, когда я предавался унынию за бокалом гишпанского (моему сердцу милы старинные слова), – поговаривают, будто у Джорроксов опять появлялось их гадкое привидение и даже что-то бормотало.

– Ну и пускай себе бормочет, – ответил я безучастно.

Миссис Д’Одд взяла несколько аккордов на своем верджинеле