^>21 Солженицын. Бодался теленок с дубом. С. 164, 231, 408.

^>22 Там же. С. 43, 13.

^>23 Там же. С. 314, 279.

^>24 Там же. С.126, 163.

^>25 См.: Лакшин. Солженицын, Твардовский и «Новый мир»; Померанц. Сон о справедливом возмездии; Решетовская. В споре со временем; Копелев Л. Утоли моя печали. Анн-Арбор (США), 1981; Медведев Ж. Десять лет после «Одного дня Ивана Денисовича». Лондон, 1973; Нива Ж. Солженицын. Doming Brawn. Soviet Russian Literature since Stalin. Camb., 1978; Michael Scammell. Solzhenitsyn. New York, 1984.

^>26 Солженицын. Бодался теленок с дубом. С. 107, 142, 56, 71, 98.

^>27 «С трибуны пленума Хрущев заявил, что это – важная и нужная книга (моей фамилии он не выговаривал и называл автора тоже Иваном Денисовичем)» (Солженицын. Бодался теленок с дубом. С. 54).

^>28 Там же. С. 253.

^>29 См.: Солженицын. Соч. Вермонт. Т. 3. С. 321–328; Т. 4. С. 503; Т. 8. С. 591–593.

^>29 Костоглотов соотносит увиденное им в Ташкентском зоопарке с собственными представлениями старого лагерника: хищники – блатные, тигр – Сталин. «При клетке надпись: «Неволю белые совы переносят плохо». Знают же! – и все-таки сажают!.. Другая надпись: «Дикобраз ведет ночной образ жизни». Знаем: в полдесятого вечера вызывают, в четыре утра отпускают. А «барсук живет в глубоких и сложных норах». Вот это по-нашему! Молодец, барсук, а что остается?» (Солженицын. Раковый корпус. С. 472–478).

^>31 Солженицын. Образованщина. Соч. Вермонт. Т. 9. С. 107, 103. Ср.: «В нежелании Александра Исаевича понимать иронию… мне чудятся традиции самодержавия, для которого насмешка – слово и дело государево, оскорбление величества, контрреволюционная агитация и пропаганда» (Померанц. С. 81).

^>32 Солженицын. Бодался теленок с дубом. С. 231.

^>33 Солженицын. Захар-Калита. Соч. Вермонт. Т. 3. С. 301.

^>34 Новый мир. 1963. № 10. С. 193–194.

^>35 Крокодил. 1963. № 36.

Настена (А. Матренин-Дворин)

Почитай, еще целый год после того с опаской открывали люди толстую журнальную книжку и льнули к оглавлению: что там, нет ли чего? Нет, пошелестев 288 страницами, люди шли дальше. Только корректоры знали и помнили, отчего это все. Да я.

1

Уж к лютой зиме шло дело, когда опять захотелось мне затесаться и затеряться в самой нутряной России. К Новому году дело шло. Маненько подался я самоходом по шаше – и замелькали вокруг деревеньки: Шкворни, Оглоблино, Чересседельники, Супоньцы, Шлеино. Кондовой Россией подуло. Ночь застигла самоход и меня самое как раз тут.

– К Настене тебе надо, – посоветовала старуха, держа под уздцы бело-грязную криворогую козу. – Не в запущи Настена живет, а уборно. У нее и ночуй. – Заходи, заходи, желадной, – сказала Настена. – Избы не жалко. Только вот не умевши, не варемши как утрафишь? Просветлел тут весь я. Куда надобно, думаю, попал. А хозяйка к ужоткому стол накрывает. К ужоткому – к ужину, значит. Поставила блюдо с моченой брусникой. – Поточи зубки, Игнатич. Потом сало несет, холодец, грибки соленые, огурчики в маринаде. «Ну, – думаю, – выдралась из копотной своей житенки, баба». А сам присматриваюсь: не перекособочена избенка, не видно на стене древних сельповских ходиков, не тянет дуель в окна. Кошка молода и не как та – без всякой порции: не колченога, не хромает. Не доносится из-за перегородки непрерывный, как далекий шум океана, шорох таракана. Тот шорох, с которым я так свыкся, ибо в нем не было ничего злого и лжи тоже не было.