В Праге оно называлось коммунизмом с человеческим лицом, у Аксенова – перевозкой затоваренной бочкотары. Но сокрушительная авторская ирония не должна затмевать внутренней сущности этой повести – веры и надежды.
Человек – добр. И если ему не мешать, если ему объяснить, он свободно и осознанно выберет путь к добру, путь, указанный тем «Хорошим Человеком» с «циркулем и рейсшиной»>54, который в разных обличиях является в сновидениях героям «Бочкотары».
«Хорошего Человека» раздавили танки на улицах Праги. И если чехи могли искать утешение в том, что танки были чужими, то Аксенов, вместе со всеми шестидесятниками, не мог не знать, что среди танкистов есть и читатели его повести.
После 21 августа «Бочкотара» с ее просветительским идеалом рассыпалась на глазах. Коллектив предал личность, заменив коллективную ответственность на индивидуальную. Потеряв мечту об идеале, человек остался в экзистенциальном одиночестве. Ему, и только ему, предстояло решать, что есть добро и зло. Свобода выбора – это бремя ответственности.
Когда-то Джойс писал: «Мне говорят: «умри за Ирландию». А я говорю: «Пусть Ирландия умрет за меня».
Осознать преступность своей родины, чтобы возвыситься над ней, взвалить на весы совести правду одного против лжи всех – это было страшным испытанием для советской интеллигенции. Испытанием, которое одних шестидесятников привело в тюрьму, других – в эмиграцию, третьих – к молчанию, четвертых – конечно, самых многочисленных – к привычному компромиссу двоемыслия.
Но идеал, раздавленный советскими танками в Праге, вызывает болезненную ностальгию по тому человеческому лицу, которое – единственное – могло оправдать веру молодости.
Вторжение советских войск должно было уничтожить коммунистическую утопию. Вернувшись к имперскому мироощущению, Россия предала собственные идеалы. Об этом чехам с простодушным цинизмом сказал сам Брежнев: «Вы рассчитываете на коммунистическое движение Западной Европы, но оно уже пятьдесят лет никого не волнует»>55. Лозунги про «мировую революцию», «пролетариев всех стран» и «нынешнее поколение» забыли за ненадобностью.
Однако насилие над Чехословакией было учинено не идеологией. Танки послало государство, превратившее утопическую идеологию в имперскую практику.
Но в Праге именно благодаря танкам коммунизм получил еще один шанс – сохранить человеческое лицо, а с ним и надежду на возрождение.
Восьмого сентября 1968 года Фридрих Дюрренматт произнес характерную для той эпохи речь, в которой подвел исторический итог чехословацкой трагедии:
Коммунист – это почетное имя, а не бранная кличка, и пражские коммунисты доказали это… Люди, которые раньше кричали: «Лучше мертвым, чем красным», кричат сейчас: «Дубчек! Свобода!» В Чехословакии человеческая свобода в ее борьбе за справедливый мир проиграла битву. Битву, но не войну…>56
Танки в Праге не поколебали уверенность Дюрренматта в том, что «коммунизм – это предложение разумного устройства мира, предложение изменить мир на разумной основе»>57. И противоречия между реальностью и идеалом его не смущали.