– А иди ты…
Куда идти, я не сказал, а молча завернулся в одеяло и попытался заснуть. Речи о моей выписке пока не шло. Многочисленные раны от осколков гноились, заживали плохо. Сосед по койке, придвинувшись ко мне, шепнул:
– Зря ты эту гадюку дразнишь! Шепнет своему любовнику (он употребил более грубое слово), устроят всем комиссию. Война к концу движется, не хочется снова под пули лезть.
– Все нормально, – пробормотал я.Люда до времени никому жаловаться не стала. Связываться с ранеными опасно. Есть ребята, которым палец в рот не клади. Так подставят за фискальство, что никакой друг не поможет.
А я ведь понемногу забывал про свою штрафную роту. Она казалась чем-то ушедшим в прошлое. За месяц, кроме писем из дома, я не получил ни одной весточки от ребят. Не могли же всех убить? Значит, не нужен я там. Ну и черт с вами! Я знал, что после госпиталя не то что в роту, айв свою дивизию большинство не попадет.
Госпиталь фронтового значения. Здесь не разбираются, где раньше воевал. Сунут взводным, а может, ротным в стрелковый полк, и шагай, лейтенант, пока не придет твой черед. Бог троицу любит. Три ранения я получил, а четвертое, значит, будет последним. Уделают, как замполита Зеновича, в лоб, и прощай, мама!
Но я ошибался. В один из июньских дней медсестра Света, улыбаясь, сообщила, что внизу меня ждут. Приехали Василь Левченко и Матвей Осин. Обнялись, хлопали друг друга по плечам, сообщили, что я стал худой, как глист, и это дело надо исправлять.
Потом сидели на нашей полянке у озера. Ребята привезли в двух вещмешках харчей, водки, трофейного коньяка. Выпили и, закусывая всем подряд, рассказывали новости. В бою за бетонный завод, который так и не сумели взять, рота понесла такие большие потери, какие редко бывали раньше. После двух дней боев отступать было уже почти некому.
– Петя Фалин жив? – нетерпеливо спросил я.
– Жив. Легкое пробили. Тоже в госпитале лежит, недалеко отсюда. Мы у него были. Желтый, худой, как ты, но бодрый. В роту собирается возвращаться.
Выпили за погибших, за живых. Получилось, что из офицерского состава погиб замполит Зенович, два взводных тяжело ранены и командовать некому. Николай Егорович Тимарь передает мне привет и ждет, когда мы с Петром выпишемся.
– А чего ждать? – пожал я плечами, рассеянно прожевывая кусочек сала. – Недели две, может, и больше, лежать придется.
Меня задело, что полтора месяца обо мне не вспоминали. На груди Василя Левченко блестел второй орден Отечественной войны, а у Матвея Осина – медаль «За отвагу». Это почему-то раздражало. Может, зависть? А может, попрощался я с 121-й отдельной штрафной ротой. Отлеживал бока, никуда не торопился. От передовой все равно не уйду, а куда направят – какая разница?
– Тимарь, наверное, уже майор?
– Майор, – подтвердил Левченко.
– Передайте ему поздравления.
За это выпили еще. Ребята уловили перемену в моем настроении, пытались неуклюже шутить, наливали еще.
– Ты, Слава, к нам возвращаться не хочешь? – напрямую спросил Осин.
– При чем тут хочу не хочу! Куда направят, туда и пойду.
– А в роту, значит, желания нет? – допытывался Матвей.