– Из Сибири да из тюрьмы, – киваю резко, и по лицу у нево проходит судорога.

– О-о… – он потёр щёки ладонями и молча встал. Вскоре из ванны послышался плеск и трубные звуки сморканья, а за ним отсморкался и Коста.

– Всё так… – вернувшийся опекун переглянулся с греком, – плохо?

– Куда уж хуже! На лицах всё крупным шрифтом…

– Я не смогу не… – начал было Владимир Алексеевич, и лицо ево начало каменеть жертвенностью.

– А я не призываю отказываться! – быстро перебиваю ево, – Просто… ну думать же надо!

На стол летит новая тетрадка, с именами и адресами всех-всех-всех…

Мужчины листают её и переглядываются ошалело, а я вместо тысячи слов тычу себя указательным пальцем в лоб.

– Голова у меня не только для тово, штобы шапку носить и есть в неё, но и думать! – нарочито обидным тоном сообщаю им так, штоб каждый принял за личной. Надуваются жабами, но молчат, и это хорошо.

– А главное… – из меня будто выпускают воздух и я сажусь рядом на кровать Нади, – есть друзья и родные. Вы што думаете? Оберечь нас с Санькой решили, дитачек неразумных?

Переглядки…

– Ага… вижу! А то, што мы с ним боевые офицеры, и не только с саблей наголо или там… с бомбами, но и операции планировать научились грамотно, эт ничево? И крови на каждом… с головой нырнуть.

Слова заканчиваются, и просто смотрю на них. Некоторое время меряемся взглядами, да в переглядки играем, потом смотрю – опекун губу кусать начал, Коста переносье тереть.

– Месть это блюдо, которое подаётся холодным[37], - говорю им, и лицо у опекуна делается – ну чисто рыба снулая!

– Ты призываешь…

– Немного! – перебиваю ево, – Самую чуточку подождать! Я понимаю, што ух как хочется самолично…

Лица у мужчин становятся такими одухотворёнными, што меня немножечко… да себе-то чево врать, множечко страшно! Пробрало.

– … как на Кавказе принято, – закивали болванчиками, – но зачем? Идти потом на каторгу или жизнь в бегах заканчивать – глупо.

– А можно, – расплываюсь в злой улыбке и подтягиваю к себе тетрадь с именами и тыкаю пальцем в есаула и нажимом провожу по ево имени, слегка размазывая чернила, – и так – каждого.

– Да не ножиком самолично, – шиплю я на них коброй очковой, подавшись вперёд, – вы свои нынешние возможности до сих осознать не можете?!

– Рудники! – начинаю загибать пальцы, – Шахты, поместья, доля в логистическом деле Фимы! Книги, наконец! Дядя Гиляй – ты ж не только репортёр, но и литератор популярный, а с некоторых пор и не только в России.

– Кто тебе мешает, – тычу пальцем в опекуна, – организовать издательство в… Дурбане, например, да печатать то, што в Российской Империи – подсудно! Кто мешает оказывать материальную поддержку боевому крылу… да любой партии! Царю с царёнышами это стократ страшней вашево личного террора будет, уж поверьте.

– А главное, – подаюсь вперёд ещё сильней, пытаясь донести свою мысль едва ли не гипнотически, – в таком разе можно не только эту заваль…

Палец отчерчивает есаула и имена этих… «союзников».

– … но и организаторов, – перелистнув страницы, безошибочно нахожу имена Мещерского, Грингмута и московского генерал-губернатора, – всех! Может быть, не так быстро, но зато надёжно.