Местечковые же размазались тонким слоем между одесскими родственниками, приезжими еврейскими боевиками и религиозными авторитетами. Но большая их часть, настроенная чемоданно, решила переждать грядущие неприятности. Перетерпеть.
Пёстрая эта публика, со своими целями и интересами, в иное любое время вряд ли стакнулась, но так уж сошлись звёзды, и объединённые общей ненавистью к Власти, командиры самообороны решили собраться вместе и выработать хоть какой-то план совместных действий. Перемещаясь по двору, они общались, знакомились и будто бы даже принюхивались друг к другу.
Жильцы глазели на них самым нахальным образом, возмещая зрелищем и интересным воспоминанием на будущее потраченные нервы. Переговариваясь на смеси русского и идиша с вкраплениями греческого, они не стеснялись заводить разговоры как со знакомыми командирами, так и вовсе с незнакомыми людьми.
– … стоя на платформе ортодоксального марксизма…
– Соня! Соня! – высунувшись из окна по пояс и демонстрируя богатую, хотя и несколько обвисшую грудь, немолодая женщина со следами былой привлекательности, пронзительно звала подругу, задрав голову вверх, – Ты посмотри, какой мущщина!
– Хто? – отозвалась такая же грудастая и упитанная, свесившись вниз.
– С усиками который! – ткнула она рукой.
– Та он же гой! – всплеснули наверху руками.
– И шо? – возмутилась та, которая снизу, – Я ж не про синагогу говорю, а за так!
– За так… – свесившись ещё сильней, женщина оценила немолодого рыжеватого рабочего, пытающегося скрыть смущение от нежданных смотрин поглаживанием усов, – Я тебе так скажу, Ривка, шо глаз у тибе – алмаз! С таким хоть за так, а хоть и как!
– Хи-хи-хи!
– … равно как и Каутский, я не верю в постоянную гармонию между населением и средствами существования…
– Только индивидуалистический анархизм! – не отцепляясь от пуговицы собеседника, токовал боевитого вида юнец с шапкой курчавых волос, – Только личная автономия и рациональная человеческая природа…
– … а я его по голове, – делился недавними переживаниями молодой парень гимназического совсем вида, пытаясь трясущимися руками вытащить папиросу из портсигара, – и вот… одним псом самодержавия меньше, ха-ха…
Смех его, механический и нервный, должен был продемонстрировать сверхчеловеческую природу бунтаря, но тоскливые глаза резко контрастировали с юношеской бравадой.
– Товарищи! Товарищи! – надрывалась Элька Рувинская[71], тщетно пытаясь привлечь внимание надсаженным голосом, но командиры самообороны если и смотрели на неё, то лишь мельком, как на молодую красивую бабу.
– Вперед, сыны отчизны[72], - запела она, отчаявшись совершенно, – Величественный день настал.
Кто молчал задумчиво, посасывая трубочку, а кто и начал подтягивать со всем энтузиазмом, но внимание она привлекла.