Роберт появился раньше обычного, и Кэтрин с облегчением бросилась к нему.

– Он был здесь. Отец. Ему нужен был Николас. Он хотел сделать ему больно.

Роберт оттолкнул ее.

– Мне звонили из больницы. Я знаю, что здесь произошло. Это я ему сказал, что он может прийти сюда. Я его пригласил. У него есть полное право повидаться с Ником…

– Ты – его пригласил? Ты что, с ума сошел?

– Отнюдь.

– Но тогда что все это значит?

Он посмотрел на нее так, словно не понимал, как она могла задать такой вопрос.

– Он знает, что это такое – потерять сына.

– Ты виделся с ним? – Она почти кричала, а он оставался спокоен.

– Пока нет. Но если бы знал, что его сын сделал для нашего, постарался бы связаться с ним и его женой уже много лет назад. Я бы поблагодарил их. Сейчас уж матери Джонатана спасибо не скажешь, но хотя бы его отцу я поклониться могу.

Впервые она услышала, как он назвал Джонатана по имени.

– Роберт, как ты мог? Как ты мог позвать его сюда? – Не обращая на нее внимания, он пошел к кровати Николаса. Она последовала за ним, возмущенно шипя ему прямо в ухо: – Как ты думаешь, почему он пришел в такой час? Четыре утра. Неужели непонятно, что он рассчитывал на то, что никого в это время поблизости не будет? – Он повернулся на ходу, вцепился ей в плечо. –  Я видела, как он наклонился над кроватью. Он… – Кэтрин пыталась освободиться.

– Он – что? Сиделка мне все рассказала о том, что здесь произошло. Что ты тут устроила… – Он толкнул ее к двери.

– Мистер Равенскрофт, прошу вас… – Появилась еще одна сиделка. – Мы не можем допустить…

– Извините, прошу прощения, – произнес Роберт. – Моя жена уходит. – Он повернулся спиной к Кэтрин и сел у кровати Ника.

2013, лето

Небольшой толчок – вот и все, что, оказывается, понадобилось. Теперь следовало привести себя в порядок, почистить перышки. В то утро я простоял перед зеркалом дольше обычного. Мне хотелось выглядеть наилучшим образом – учитывая, естественно, годы. Во рту у меня не хватало нескольких зубов, но, к счастью, не спереди, так что, если улыбаться сдержанно, дыры не слишком заметны. Вот улыбку-то я и отрабатывал перед зеркалом. Но, увы, с глазами проблема. Они упорно отказывались ее, улыбку, зафиксировать, а белки приобрели цвет слюны со следами табака. Я открыл шкафчик в ванной и отыскал ампулу с глазными каплями. Может, это было и легкомысленно с моей стороны – лекарство давно просрочено, – но я все же закапал их. В глазах возникла сильная резь, и на мгновение я испугался, что нанес себе сильный вред, но ничего, тревога оказалась ложной, зажмурившись и помигав как следует, я добился того, что видно стало лучше, предметы начали попадать в фокус.

С одеждой я справился быстрее. У меня всего один приличный пиджак и одна нравящаяся мне рубашка. Не слишком броская. Из мягкого хлопка, в едва заметную клетку. Ни то ни другое уже не сидело на мне так хорошо, как раньше, но, если поддеть шерстяную кофту Нэнси, пожалуй, сойдет. Понимаете ли, я все еще следил за такими вещами, мне было небезразлично, как я выглядел в глазах посторонних. Одно дело, когда ты дома и тебя никто не видит, кроме самых близких, в этом случае любое старье сойдет, и совсем другое, когда ты на людях, тут надо следить за собой.