Я мигом скинул тяжелый кирзовый сапог и, зажав голенище в руке, приготовился обороняться от остальных дырявых.

Но никто из них не сдвинулся с места.

— Зря хипишуешь, Евгений! — в глазах Гришуни застыл страх. — Мишке давно пора было крякнуть. Плакать по нему некому. А мы, к твоему сведению, все это время спали и ничего не слыхали и не видали… Кстати, надо бы его подвесить, авось, за самоубийство проканает.

— Действуй, — распорядился я, но сапог из руки все же на всякий случай не выпустил.

Гришуня, стараясь не смотреть в лицо трупу, затянул полотенце петлей и зацепил конец, с помощью подавленно молчавших дружков, за оконную решетку.

— Кажись, выглядит натурально, — заметил Гришуня, явно рассчитывая на мою похвалу.

— Сойдет, — я кивнул. — А теперь всем спать!

Подъем и утренняя проверка в штрафном изоляторе в пять утра. Менты, ошалело уставившись на повешенного, некоторое время стояли, разинув рты, а потом побежали за врачом, хотя сразу было ясно, что тело уже окоченело. Все-таки в лагерях работают одни дураки и дебилы.

Всех сокамерников, естественно, оперативники тут же раскидали по одиночкам, чтобы поймать на несоответствиях в показаниях.

Я твердо держался версии, что спал и ничего не знаю, несмотря на неинтеллигентное ведение допроса, выразившееся в нескольких ударах по почкам и по голове.

Через два часа меня вызвали в кабинет начальника колонии.

— Ну что, дорогой? — пятидесятилетний полковник закурил «Кэмел» и оценивающе уставился в мои глаза. — Не успел прибыть в учреждение и сразу пришил осужденного, не говоря уж о дерзком избиении завхоза карантина. Ты хоть осознаешь, что идешь на раскрутку минимум лет на десять строго режима? А может, ты у нас просто маньяк-садист?

— Ладно, начальник! — обозлившись, я решил не запираться. — Избил завхоза и повесил вашу голубую шестерку я! Сами они напросились. Издеваться над собой никому не позволю. Не так воспитан!

— А ты мне нравишься, — неожиданно заявил полковник. — Терпила твой законченная сволочь была. За мокруху не переживай, спишем на случай суицида. За что он срок тянул, знаешь? Мамашу родную придушил, когда та на опохмелку не дала. Так что туда ему и дорога. А завхоза я списал на прямые работы. Не справляется. Не пойдешь на его место?

— Нет.

— Я так и думал. Дам тебе теплое местечко — кладовщиком. Только сильно не зарывайся и держи себя в рамках. Тогда взаимоотношения у нас с тобой будут правильные. Лады?

— Не знаю даже! — я был растерян, уверенный, что из кабинета меня уведут в наручниках и с червонцем в перспективе.

— Между прочим, Евгений! Ты станешь сейчас крупным уголовным авторитетом в зоне. Но, отношения, надеюсь, у нас останутся дружески-доверительными… Кличку тебе надо подобрать. Лагерный контингент очень клюет на эту глупую воровскую атрибутику… Придумал, если ты у нас равнодушен к гомосексуализму, пусть будет Монах. Оригинально и запоминается враз. Не возражаешь?

— Все едино.

— Тогда чуток обмоем, по традиции, твое уголовное прозвище! — полковник вынул из письменного стола плоскую бутылочку коньяка и плеснул на донышко двух миниатюрных стопок. — Давай, Монах, чтоб все у нас с тобой было путем!..