— Дурак, вот дурак… — Алик стонет. — Зачем в Москву поперся? А певун этот хренов… накаркал беду… воронья морда…

— Давай о чем-нибудь другом, — предлагаю я ему. — О футболе. Давай о «Зените».

— А что «Зенит», — шепчет он. — Москва как всегда не отдаст нам первое место. «Мясо» вытянут, а нам — под зад. Поставят карманных свистунов на последние матчи, каких-нибудь Веселовского, Каюмова, Петтая… и опять Петтая… Может, и хорошо, что я это не увижу, — он закрывает глаза и лежит так с минуту.

«Мясо »…

Я не болельщик, но даже я знаю, что добрые питерцы так называют московский «Спартак», — из-за того, что когда-то, еще до войны, он с гордостью носил название «Мясокомбинат». И все-таки от этого обычного, казалось бы, слова меня дрожь пробирает.

— Слушай, друг, — говорит Егоров. — Вот эта штуковина, которая тут жужжит, чего она делает?

— Это аппарат «искусственная почка». Отсасывает у тебя кровь небольшими порциями, очищает и возвращает обратно.

— Я так и думал. Значит, у меня нету почек?

Не отвечаю. Если парень все понимает, зачем ему мое «да»? Он вдруг успокаивается.

— У меня нету почек, — произносит он равнодушно. — Их, наверное, уже вшили в какого-нибудь туза. Нету рук. Нету ног. Ту малолетку я не трахнул, на «Зенит» больше никогда не схожу… Настало время приссать.

— Вот уж — точно.

— От нас ничего не останется?

— Разве что зубы и пирсинг.

— Попались мы, как мухи в паутину… Ты, наверное, многих повидал, таких, как я. Ты тут, смотрю, настоящая Царь-муха. Может, подскажешь чего? Или, пока они там студента режут… поможешь ?

Алик силится поймать меня в поле своего зрения. Наверное, хочет посмотреть мне в глаза.

– Помочь — не могу. Я не убийца, мой мальчик.

— А другие, до меня… без рук, без почек… как они? Что делали?

— Другие? Кто-то плакал сутками, кто-то сходил с ума, кто-то входил в ступор и замолкал. Некоторые держались. Но никто — по крайней мере при мне, — никто не попробовал раскачаться в кровати и выдернуть катетер или иглу из вены.

— А это что, получится?

— При определенном упорстве. Раскачиваться можно с боку на бок и вверх-вниз, на кроватных пружинах. Имей в виду, фанат, в этом деле важно, чтобы никого кроме нас на всем втором этаже не было. Ни в операционной, ни в подсобке, нигде. Иначе тебя живо обратно подключат.

— Я буду первым, — загорается он. — Я сбегу от них… спрыгну… соскочу…

…Слова! Всего лишь слова.

То ли пороху не хватило Алику Егорову, то ли нужной степени отчаяния; во всяком случае, ни одной попытки соскочить не было. Ни одной. До утра он кое-как дотянул.

31.

Бела донна! О, вы статны,

Как слеза чиста, краси-ивы!..

И белье ваше опрятно,

И повадкой не спеси-и-ивы…

В Большом давали «Казанову». Новые хозяева театра решили идти в ногу со временем. Оперу ставил модный режиссер, либретто писал скандальный куплетист. Лирический тенор (мировая величина!) в жилетке на голое тело и кружевных панталонах «клеил» на глазах сотен зрителей подержанную оперную диву, изображавшую юную красотку.

Огромный зрительный зал, ритмично опоясанный барьерами лож, внимал.

…Ах, невинность! Счастья птица!