А может, я просто боюсь услышать правдивый ответ?

И еще — какое ко всему этому отношение имеет господин Пагода, которого так часто по ящику показывают?

Елена как раз одна, без матери — готовит «студию» к новым кровавым деинсталляциям. Тети Томы нет — ушла. В выходные, когда мать и дочь дома, ее обычно отпускают. Впрочем, на ночь няня всегда возвращается.

План очередной беседы у меня продуман заранее. Выждав некоторое время, я добираюсь до операционной, стараясь шуметь поменьше. Заглядываю в раскрытую дверь…

Девчонка смотрит на меня. Она все слышала, маленькая ведьма. Она меня ждет.

— Может, еще раз вколоть ему седуксен? — киваю я в сторону палаты. — Мучается парень.

— Вколола, сколько надо.

Я вползаю внутрь.

— Побуду здесь, ладно? Скучно одному.

Операционная у них совмещена с предоперацонной — маленькое, чистенькое и очень домашнее помещение. Наверное, когда-то здесь размещалась детская — судя по зайчикам, нарисованным на сводчатом потолке. Кроме этих зайчиков ничего не напоминает о светлом прошлом. Никакой лишней мебели. Операционный стол, пара штативов для капельниц, сухожарый шкаф. Аппарат для наркоза плюс «искусственное легкое». Мойка с краном, который модно повернуть локтем; емкости для дезрастворов, где замачивается инструмент. Полимонитор. На стенах — две мощные ультрафиолетовые лампы.

Родной, до слез знакомый интерьер.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — осторожно начинаю. — Нынешняя ситуация меня по понятным причинам беспокоит. Ты только скальпелем не кидайся, договорились?

Елена замирает возле пакета, куда она сгребла весь мусор, и молча оборачивается ко мне.

— Вспомни, раньше в палате меньше трех любовников не было, все койки были заняты. Это не считая меня. А теперь? Что, количество заказов уменьшилось?

— Нет, не уменьшилось, — признает она после паузы. — Просто мать многим клиентам отказывает.

Елена ответила! Суровая молчальница распечатала уста! А ведь еще вчера любой вопрос, связанный с «заказами», «клиентами» и другой чертовщиной, разбивался о глухую стену…

— Кстати, о матери, — продолжаю я, не дав сумасшедшей радости вырваться на волю. — Чем наша амеба занята?

Только улыбку себе позволяю, легкую, чуть виноватую улыбку.

— Эвглена — это не амеба, — поджимает она губы. — Совсем другое клеточное строение.

— Прости, я плохо разбираюсь в одноклеточных.

Конечно, подобный юмор ее цепляет, все-таки она тоже Эвглена, пусть и Вторая. Однако период отторжения давно нами пройден. Чем больше ярлыков я повешу на ее родительницу, тем лучше. Ярлыки поддерживают тот невидимый деструктив, который я кропотливо выращиваю в рыхлом девичьем разуме, это как корни огромного сорняка.

— Мать сейчас богатых дебилов очаровывает. Это надолго. А почему вы про заказы спросили?

— Да просто в голову пришло. Ты же видишь, нашей «простейшей» все труднее и труднее приводить любовников, которые могут быть хорошим товаром. И, тем более, новых мужей. Когда-нибудь она станет неспособна это делать. А тебе — всего пятнадцать. Она — уже неспособна, ты — еще неспособна. Чем платить за учебу? За развлечения, за клубы, за катание на лошадях?