— Токсикоз?

Она промолчала.

— Ты же предохранялась!

Молчала.

— Как это вышло?

— Не знаю.

— Врешь, дура! Колись, как ты это провернула?!

Некоторое время молчали оба. Елена не собиралась «колоться».

— Сделаешь аборт, — вынес Виктор Антонович свое решение…

Саврасов тем временем отъехал на коляске от стола и порулил к лестнице — к спуску в подвал. Да Винчи тут же встал и пошлепал за ним. Вниз по ступенькам был проложен специальный пандус для коляски — как, к слову сказать, и на крыльце при выходе из дома… Дверей в подвале не было — вообще. Что стальных, что каких-то еще. Двери были демонтированы и вынесены, включая решетку, преграждавшую когда-то путь вниз. Причина проста: Саврасов боялся, что его закроют, никак не мог избавиться от этого параноидального страха, — вот и подстраховался…

Он спустился к себе. Его никак не волновало то, что происходило между незаконнорожденной дочерью монстра и самим монстром.

Балакирев, посерев и позеленев одновременно, сверлил взглядом дверь кабинета. Он тоже все понял…

…Спускаться вниз Елене не хотелось. Вадим ушел, она осталась. Стояла у окна операционной, смотрела на улицу. Было раннее субботнее утро: в школу сегодня не надо. Тяжко, конечно, совмещать учебу и работу, но это, в конце концов — ее выбор.

Очередной «аккорд» позади. Руки тяжелые, голова тяжелая…

Вадим показал себя хорошим ассистентом: он потрясающе быстро обучается, с каждой новой операцией все меньше и меньше раздражает хирурга, то есть ее, Елену. А она теперь в операционной главная. И они вдвоем пока справляются. Это фантастично, невероятно, но — справляются. Мать бы ею гордилась. И Стрептоцид ободрил бы, сказал бы что-нибудь юморное, черненькое, в своем духе… Стрептоцида нет. До сих пор его жалко, отличника. Унесли в подвал, к печке, — еще в тот день, благо далеко нести не пришлось. Занимался трупом Саврасов, искрошил и сжег. Елена с Вадимом не смотрели на это действо, слишком тяжело им было. Проводили товарища заочно (Елена тогда впервые в жизни напилась). А для остального мира Стрептоцид пропал без вести.

Вот так уходят друзья.

Вообще, кремацию остатков взял на себя Саврасов, заменив собою Крамского, и, надо сказать, очень хорошо врос в это дело. Он, гад, во все хорошо врастает, за что бы не взялся: и с посредниками общается, и с клиентами, — становится вдруг весь из себя такой представительный, хоть и сидит в коляске… тьфу! И бухгалтерию ведет, приход-расход, счета оплачивает. На что, кстати, уходят деньги? Как и при матери, Елена денег не видит. За нее платит Саврасов. Безотказно, никаких подколов или, там, мыслей вслух, но все равно — «спасибо» за это он не дождется.

На второй этаж ненавидит подниматься, и то счастье. Целыми днями сидит в своем подвале; это когда не общается с клиентами и когда не гуляет с Винчем. Там же, на Нулевом, и ночует.

Такая теперь в мире справедливость: деньги — у Неживого с Саврасовым, а самую грязную работу делают Елена с Вадимом…

— Ширяй! — позвала она. — Иди приберись!

Из каморки, которую когда-то занимала тетя Тома, выполз Ширяй, сильно хромая. Саврасов испортил ему ногу качественно. Если разорванный ахилл у Ильи медленно, но зажил, то здесь случай безнадежный… Елена встретила его в коридоре.